Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби

оставляет своим имплицитным читателям особого выбора.

По всей видимости, когда Достоевский пишет введения к художественным произведениям от собственного лица (аутентичное авторское введение), он предлагает читателям следовать его непосредственным наставлениям и повиноваться им. Это вряд ли предполагает открытые концы, сопротивление окончательно высказанному мнению или диалогичность. Неудивительно, что Достоевский писал предисловия от лица вымышленных персонажей, поскольку такие установки едва ли соответствуют его обычной склонности давать читателям некоторую возможность для независимого истолкования текста. Вследствие этого в «Кроткой», последнем художественном произведении с предисловием, опубликованном в «Дневнике», мы, как и во всех записях «Дневника писателя», снова слышим голос авторской персоны Достоевского. Предисловие выполняет все функции, которые мы ранее видели в его творчестве (за исключением «Бобка» и «Мальчика»). Голос имплицитного автора произносит вставное предисловие, которое подготавливает нас к восприятию монолога закладчика.

Возможно, опыт написания «Дневника писателя» научил Достоевского остерегаться выраженной от собственного лица позиции при разработке художественного сюжета. Именно об этом говорит его возврат к практике написания введений от своего лица в «Кроткой», как и то, что он обходится без введения в «Сне смешного человека» (1877). Почему же тогда он снова решит озаглавить «От автора» предисловие к своему последнему художественному произведению – «Братьям Карамазовым»?

Глава 6

Обеспокоен до конца

I. «Братья Карамазовы»

Предисловие к «Братьям Карамазовым» (1880), озаглавленное «От автора», иногда упоминается при критическом анализе романа, но чаще всего лишь вскользь. Приведем поразительное суждение Авраама Ярмолинского: «Из короткого и косноязычного предисловия к “Братьям Карамазовым” видно, что Достоевский был намерен написать к этому роману продолжение» [Yarmolinsky 1957: 391]. Есть и другие авторы, которые считают введение к «Братьям Карамазовым» скорее вводящим в заблуждение, чем просто неэффективным или, по счастью, кратким:

И хотя сам Достоевский во вступлении «От автора» подчеркивает, что, по его замыслу, самое важное – «жизнеописание» Алексея Федоровича и что именно Алеша самый «примечательный» герой романа, тем не менее не он, а Иван оказался объективно, т. е. художественно, наиболее убедительным героем [Белкин 1959: 274].

В этих и аналогичных случаях единственная информация, которую можно извлечь из предисловия, – это, по-видимому, три заявления «автора» о том, что: 1) Алеша – герой романа; 2) предполагаемые два романа представляют собой биографию или жизнеописание Алеши; и 3) «Братья Карамазовы» – это лишь подготовительный этап ко второму роману, где Алеша должен был фигурировать как безусловный герой [Достоевский 1976:5–6]. На этом месте относительная ценность введения для критика исчезает, а оставшаяся часть его считается не более чем плавучим мусором на поверхности моря никому не нужного пустословия. Но именно такой материал делает предисловие предисловием1. Уберите из текста нарратива подробности о событиях и характерах – и останутся лишь абстракции, силуэты и мало что еще. Нечто подобное можно сказать о введении к «Братьям Карамазовым». Если обращать внимание только на основные заявления, оно выглядит косноязычным и сильно затянутым[127][128].

Однако дискурс предисловия еще не подвергался критическому анализу. Исключением является работа Максимилиана Брауна, который изучал его в связи с типом романа. Поскольку основное повествование является, как пишет повествователь-хроникер, «вступительным» и представляет «лишь один момент из первой юности моего героя», Браун называет «Братья Карамазовы» эспозиторным романом [Braun 1972: 199][129]. Важно, что Браун обосновывает свой тезис не только написанным «от автора» введением, но и 2-й главой 1-го тома его 1-й части, где квазиперсонализированный рассказчик-хроникер произведения анонсирует выход второго романа: «Вот это-то обстоятельство (то, что отец несправедливо обошелся с Дмитрием. – Л. Б.) и привело к катастрофе, изложение которой и составит предмет моего первого вступительного романа или, лучше сказать, его внешнюю сторону» [Достоевский 1976: 12][130].

Хотя Браун обращает основное внимание на жанр, а не на риторику введения, его анализ весьма полезен. Однако, затушевывая совпадение заявлений «автора» относительно романа во введении и аналогичных заявлений рассказчика-хроникера в основном повествовании, он упускает возможность проанализировать нарративную технику введения. Именно совпадением предисловия и текста Достоевский указывает, как нам следует перечитывать его[131]. Есть и дополнительные намеки. Если принять во внимание смущенный и даже оправдывающийся голос «от автора», – он беспокоится, что первый том может содержать недостаточно доказательств, подтверждающих его тезис о том, что Алеша является героем этого романа, – можно заметить, что он привлекает к себе внимание как маркированная форма дискурса. То, что Достоевский вступил в мучительную дискуссию от имени своего нарратива, особенно на этом этапе карьеры, которую в тот момент можно было считать блестящей (1879 год), должно броситься нам в глаза как достаточно странный и привлекающий внимание факт. Кроме того, поскольку невозможно проверить, является ли Алеша героем романа, без доказательств, содержащихся в продолжении «Братьев Карамазовых» (Достоевский умер, не успев его написать), замысел «Братьев Карамазовых» – во всяком случае, судя по содержащимся в предисловии заявлениям, – оставлен в незаконченном виде. Объявление о том, что у романа будет продолжение, повлекло за собой предположения о его возможном развитии[132]. При всем несомненном интересе, который представляют собой содержащиеся в нем подсказки, мне неизвестны случаи, когда бы предисловие к «Братьям Карамазовым» анализировалось как особая форма дискурса, которая на риторическом уровне сильно отличается от собственно романных.

Однако констатация того факта, что предисловие находится на ином дискурсивном уровне, чем художественный текст, не означает, что оно выражает авторскую позицию. Вполне возможно, что выраженная в нем риторическая позиция не совпадает с позицией его имплицитного автора, чей голос, поскольку предисловие озаглавлено «От автора», мы вынуждены считать голосом литературной или авторской персоны Достоевского. Вполне возможно, что это не обычное авторское предисловие вроде того, что мы видели в «Герое нашего времени» Лермонтова, но такое, в котором имплицитный автор обращается к имплицитным читателям напрямую. С другой стороны, вполне возможно, что его нельзя воспринимать как обычную образную форму речи (где персонаж в качестве рассказчика излагает предисловие собственным голосом), т. е. как часть воображаемого автором мира, а не как его прямое обращение. Вспомним еще раз примеры акториальных предисловий: написанное от лица вымышленного редактора предисловие к пушкинским «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина» и гоголевского Рудого Панька в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Промежуточное между этими двумя очень разными моделями положение занимает еще один вариант идентификации голоса, который говорит с нами в предисловии «От автора» в «Братьях Карамазовых», известный нам благодаря исследованию поэтики Достоевского, принадлежащему Бахтину, – двухголосие. Полагаю, именно на такую речь обращает наше внимание Достоевский с помощью странного дискурса предисловия.

II. Свободная косвенная речь

Прежде