Секс с экс - Адель Паркс

– Почему вы ненавидите меня, Даррен? Он искренне удивлен. Наверное, я смутила его своей прямотой.

– Я вас не ненавижу. Вы мне нравитесь. Просто мне не нравится ваша программа.

Я ему нравлюсь.

Но, как видно, не очень.

Мне хочется сменить тему. Поговорить с ним о рыболовстве. Конечно, обе эти темы неожиданно оказались интересными. Но я не могу. Даррен бросил мне вызов, это вопрос моей профессиональной гордости. И я должна ответить.

– Но это моя программа. Я придумала ее.

– И вы этим гордитесь?

– Да. Очень. «ТВ-6» было в тяжелом положении, пока я не придумала эту передачу. А люди могли потерять работу.

– Неужели нельзя придумать ничего более достойного?

– Я считаю, что она достойная, – мямлю я кисло. – Это предостережение, только нужно суметь его услышать. Я имею в виду супружескую неверность и считаю, что помогаю цивилизованному миру прийти к согласию с самим собой.

Разве не об этом мы говорили прошлой ночью? Зачем же возвращаться к тому разговору? Я никогда с ним не соглашусь. Я знаю, почему хотела высказать ему свое мнение – чтобы он согласился участвовать в шоу. Но ему-то зачем нужно, чтобы я выслушала его точку зрения? Какое это имеет значение? Что ему от меня надо?

– Ваше шоу никому не помогает. Оно обманывает весь цивилизованный мир. – Он повышает голос, и это заставляет меня сохранять вызывающее спокойствие.

Обещаю сохранять самоконтроль.

– Оно собирает 8, 9 миллиона зрителей. А последнее шоу – 9, 1 миллиона. Мне сказала Ди по телефону.

– Возможно, оно нравится зрителям и направляет их энергию на то, чтобы игнорировать основные принципы нашей жизни. – Он топает ногами по тротуару, то ли потому что замерз, то ли потому что злится, размахивает руками как сумасшедший, и женщина, выгуливающая собаку, внимательно на нас смотрит.

– И что дальше?

– Ваша передача воздействует на аудиторию, но поверхностно. – Я непонимающе смотрю на него. – Телевидение не требует никакой ответственности. Каждый из ваших зрителей, предвкушавших измену, совершил маленькое предательство по отношению к нормам жизни. Но по-вашему никто, исключая несчастных обманутых, не должен отвечать за свои поступки. Я дотрагиваюсь до своих висков. Мне понятен его аргумент, но он ошибается.

– Нет, Даррен. Телевидение только созерцает и отражает общество. Нельзя считать его виновным в упадке. Вам это, наверное, неприятно, но я просто говорю, как есть на самом деле. Почему вас это так злит? – вздыхаю я.

– А почему вы не хотите признать, что это злит вас? – вопрошает он.

Я пожимаю плечами и пробую мороженое.

– Хотите?

– Ну, давайте. – Мы останавливаемся, и он пробует мое мороженое. Ему приходится держать меня за руку, потому что она дрожит. Наверное, от холода. Он прав – не стоит есть мороженое в январе. У него розовый и узкий язык.

– Я не купилась на вашу идею о коллективной ответственности, об общественном благе и тому подобное. Пошло оно все! Чем больше людей я знаю, тем больше разочаровываюсь в них.

– А за кого отвечаете вы?

– За себя. Еще я присматриваю за мамой, Иззи и Джошем, когда есть время.

Мы оба умолкаем. Я смотрю на него. Смотрю прямо ему в глаза, что я редко делаю, во всяком случае, не тогда, когда он тоже на меня смотрит. У меня бурчит в животе. Это от стресса.

– Я не стану участвовать в вашем шоу. – Он произносит это так, будто искренне этим огорчен. – Я не считаю, что это может вам помочь. – Я снова пожимаю плечами. Сказать честно, я даже не уверена, что хочу, чтобы Даррен появился в шоу. Даже уверена, что не хочу.

– Не стоит обо мне беспокоиться. Я привыкла сама заботиться о себе. – И я быстро иду вперед, даже не посмотрев, задел ли его мой отпор настолько глубоко, как я хотела. Ему не нужно знать, что он мне больше не нужен.

Все гораздо хуже. Просто я его хочу.

Звоню Бейлу и с облегчением слышу, что он на совещании и что я могу оставить ему сообщение. В сообщении я вру. Я говорю ему, что Даррен очень близок к тому, чтобы согласиться на участие в шоу. Что мне было совершенно необходимо заставить его согласиться, и что он не может мне позвонить, потому что у моего телефона села батарейка.

Я знаю, что это неправда – во всех отношениях. Но стараюсь не думать о плохом.

Когда Даррен с девочками возвращаются домой (на десять минут позже меня), я – сама безмятежность и покой. Я часто проделываю с мужчинами этот трюк. То я мрачная, то веселая. Это заставляет их быть обходительными.

Уже поздно, мы пропустили чай, но хуже всего, что девочки не пили чай по нашей вине. Миссис Смит предлагает сделать сэндвичи, но я не могу больше есть. Меня просто тошнит.

Сара ведет девочек купаться. Мистер и миссис Смит, Шелли и Ричард решают идти в паб. И меня пригласили, а мне ужасно хочется выпить. И, как только я промолвила, что пойду, Даррен хватает свое пальто и говорит, что идет тоже. Мало он меня сегодня изводил.

В пабе все бурлит. Полным-полно грубых и суровых рыбаков. Как ни удивительно, все они выглядят довольно сексуально, даже обутые в эти свои странные калоши. На них черные шапочки и непромокаемые костюмы, и в отличие от модных новинок, они подлинные. Я соблазняю Смитов, предложив купить им что-нибудь выпить, и дохожу до того, что вместе с ними пью густой, крепкий портер, очевидно, их любимый напиток. Паб грязный, безвкусный, обшарпанный и явно ими любим. Удивительно, до чего быстро я забываю о липком драном линолеуме, который загнулся и открывает еще более липкий деревянный пол. Я не замечаю оборванных диванных подушек, измочаленных обоев и обтрепанных ковриков и таю в алкогольном забытье.

Ко второй пинте я вообще ничего этого не вижу. Вместо этого меня окружают смех, тепло и доброжелательность. Она обвивает меня, как сигаретный дым, пристает к волосам, льнет к одежде и проникает внутрь.

К третьей пинте мистер Смит-старший кажется мне мудрейшим мужчиной на земле. Его рассказы об Уитби очаровательны, а его молчание проникновенно. Я больше не опасаюсь, что местные жители до сих пор балуются петушиными боями, и даже говорю об этом мистеру Смиту. Я стараюсь избавиться от предубеждения, признав, что оно абсолютно безосновательно.

– Предубеждение – оно предубеждение и есть, – замечает он.

Шелли и мистер Смит очень общительны. Мы играем несколько шумных партий в домино, я одерживаю победу, и этой победы мне хватает, чтобы целый вечер тешить свое тщеславие. Ричард общителен и многим интересуется. От Даррена он знает, что у меня «обширные познания в истории». Я в восторге оттого, что он догадался об источнике моих познаний: «Об аббатстве вам сказал кто-то с вашей студии?» Вначале я киваю с опаской, – а вдруг он выдаст меня Даррену? Но он таинственно подмигивает, щелкает себя по носу и добавляет: «Даю слово, что никому не скажу». И я в приливе благодарности готова его расцеловать. А Даррен?