Доктор гад - Евгения Дербоглав

– Успею. Трону. Я тебя уничтожу, Ребус. Я уничтожу тебя.

* * *

Он бежал по пустынному тракту, а по обеим сторонам стеной стоял тёмный лес. Над головой у него было звёздное небо, а за спиной – чье-то гнилое дыхание, пронизанное огненной ненавистью. Он не оборачивался, а лишь бежал сквозь густой воздух, и звёзды на небе были страшнее любых химер, любых чудовищ.

И небо загрохотало, и звёзды затряслись. Ночной кошмар встал столбом, но не утекал, словно что-то ему мешало. И тело Дитра Парцеса взорвалось болью, и он кричал, хотя не слышал этого.

Шеф-душевник держал ладонь на лбу Парцеса, который снова видел кошмар. Доктору крайне не нравилась его боль – и сейчас Дитр не сможет проснуться и остановить его. Он посмотрит его кошмар от начала до конца. А друг будет спать спокойно.

Вытащив спичечный коробок, Рофомм загрохотал им, цепляя на кончик пальца обрывок сновидения. Но в этот раз дрянь тянулась с трудом, словно не желала покидать разум. Махнув рукой на осторожность, с которой надо обращаться с пациентами, врач дёрнул палец и вместе с ним кулак на себя.

Он заорал мгновением позже, когда понял, что выдернул не шмоток ночного кошмара, а нечто большее.

За запястье его держала туманная, прозрачная, тёмная, но вполне всемирно крепкая рука. Рофомм упал на пол вместе со стулом и, не замечая, что ушиб локоть, стал отползать к другой стене палаты.

– Клес! – закричал он. – Варл! Церел! Кто-нибудь, кто-нибудь! – звал он на помощь фельдшеров, а дрянь высунула подобие руки из головы Дитра Парцеса и теперь появлялась полностью, переставляя бесплотные конечности с больничной койки на пол.

Фельдшеры то ли не слышали, то ли не спешили, а тень всё ползла к нему. Рофомм забился в угол палаты, изо всех сил пытаясь провалиться в глубины собственного страха настолько, чтобы обесчеловечиться. Но он всё так же видел свои ноги, которыми сучил по полу, и чувствовал руки, которыми закрывал лицо. Дрянь по-паучьи, хоть и на четырёх конечностях, двигалась к нему, она воняла гнилью и дышала шорохом смерти. Душевно и телесно он почувствовал, как нездешняя воля аккуратно берёт его за ладони и отводит их от лица. Он не мог и не умел сопротивляться, потому что впервые чужое безумие покидало тело и набрасывалось на него.

Он смотрел прямо в лицо чужой ненависти, в страшное сгоревшее лицо. Глаза у всемирного зла были такими же тёмными, как у него, и когда-то имели те же короткие, опущенные книзу густые ресницы, но у этого лица не было ни ресниц, ни бровей, ни даже губ, а дыхание его было обжигающим как паровозная топка. Рофомм Ребус смотрел в глаза злу, боясь закрыть свои собственные, и понял, что он больше не здесь и что глаз у него больше нет, как нет и его самого.

– Вы звали, шеф? – позвал голос Варла, и Рофомм открыл глаза, поняв, что он снова в кабинете. Чёрной дряни рядом не было. – Шеф, пол – не лучшее место. Я бы порекомендовал вам сесть на стул, но вы его, кажется, сломали. Вы звали, чтобы я принёс новый стул?

– И папирос, – ответил шеф-душевник. – Мои закончились.

Варл вернулся с новым стулом и, забрав останки сломанного на ремонт, отдал начальнику пачку папирос. Поблагодарив Варла, вместо того чтобы спросить, какого тухлого он принёс ему дешёвых папирос, а не тех, что он привык курить, Ребус невозмутимо уселся на стул и принялся наполнять портсигар из пачки, оставив одну папиросу в зубах.

Он вдохнул через незажженную папиросу, глядя на крепко спящего дурманным сном Дитра Парцеса, и папироса – без спичек или свечи – зажглась и затлела оранжевым кончиком.

Нет ничего отвратительней беспорядка. Он несколько часов сгребал окурки и бумаги, распечатывал капсулы и сортировал корреспонденцию, убирал пепел, пыль и паутину. Он мог бы вызвать уборщика в кабинет, но вдруг понял, что постепенное преображение комнаты отзывается в нём приятными телесными ощущениями.

– Всё, почти всё, – сказал он книжным полкам, на которых теперь всё стояло по алфавиту. Он медленно повернулся к зеркалу и увидел своё обрюзгшее, заросшее лицо и бледную шею, которую подпирал пожелтевший ворот грязной врачебной рубахи, торчащий из-под прокуренного кафтана. – Неопрятность – первый шаг к потере контроля. Никогда не теряйте контроля, доктор.

Ерлу Лунеэ наконец-то выпала честь побрить шефа, и младший заместитель, поскребывая по его левой щеке, сетовал на погоду, которая особо гибельна для кудрявых людей.

– У меня волосы волнистые, тоже дыбом стоят. Хоть под корень их…

– Ну срежь, – хмыкнул Рофомм.

– Да ты чего, я же врач! – ужаснулся Ерл. У северян было потрясающе чувствительное отношение к внешним проявлениям статуса – уважаемый господин, интеллектуальный сотрудник и просто приличный человек не может иметь короткие волосы, так ходят только работяги и каторжники. Ещё Ерл всерьёз удивлялся, почему шеф живёт в Техническом Циркуляре. Кудри начальника он категорически отказался состригать, вычесал их с маслом, вымыл и нашёл где-то кожаный шнурок, чтобы собрать их в хвост. – Ну вот, теперь тебя можно выводить в свет, не стыдно познакомить со своей женой, – душевник отодвинулся, любуясь результатом своих трудов. – И уши видны, никто из твоих не скажет, что ты закрываешь волосами селекционные уши.

Ерла, по-хорошему, нужно было стукнуть, оштрафовать или хотя бы ругнуть. Он бы и сделал так раньше, думал Рофомм, переодеваясь в чистую блузу с завязками на запястьях и безрукавный кафтан, длинный, как и положено человеку старых кровей. Но чистоплюйство младшего заместителя вдруг стало ему приятно. То ли дело общее состояние клиники.

– Ну что это, что это такое? – шипел он на сотрудников, указывая на обрывки бинтов и ваты на полу. – Дорогое заведение! Уберите сейчас же! Поправьте рубаху, Варл, у вас ворот перекосился. Ширеа, волосы длиннее двадцати ногтей следует собирать. Вы не видели моего кота? Немудрёно, что он куда-то делся – в таком-то хаосе! – С детишками сидит, – ответила Ширеа, переглянувшись с фельдшером. Шеф был странный даже для себя – и не потому, что трезвый. – Он же маленький, играется с ровесниками.

Был уже поздний вечер, дети сонно ждали, пока мамаши освободятся, активной казалась только Вирцела – она-то и играла с Пауком хлёстким прутиком с перьями на конце. Увидев хозяина, кот сначала припустил к нему, но вдруг затормозил, зашипел и ощетинился. Резко развернувшись, он прыжком ринулся под стул.

– Вы больше не похожи на сумасшедшего, дядя, – разочарованно проговорила Вирцела.

Рофомм хмыкнул. Раньше дети его раздражали, но вдруг они стали вызывать любопытство. Эдтина племянница плевать хотела на туман, её огненная жизнь согревала всю комнатку – такое существо не даст себя в обиду. У некоторых мелких особей потрясающая живучесть – не телесная, но всемирная. Он повертел в длинных пальцах тяжёлый керамический стакан для горячих жидкостей – такой может и убить. А может и не убить. Вирцеле, конечно же, со стаканом было справиться раз плюнуть. Он разлетелся острыми брызгами в шаге от неё, и девочка радостно вскочила, захлопав в ладоши.