Зов предков - Даниэла Стил

Самого Жана в Новом Свете больше ничто не держало. Он прожил здесь уже пять лет, повидал новые земли, пережил удивительные приключения и успел соскучиться по брату и по родной Бретани. Кроме того, Жан наконец-то встретил женщину, которую полюбил всем сердцем и на которой хотел бы жениться, жить с ней, растить их детей и не расставаться до самой смерти. Он, правда, не знал, как отнесется к этому старший брат, но полагал, что тот не будет возражать: Тристан всегда отличался мудростью и благородством. Впрочем, о том, что скажет брат, Жан не слишком задумывался. Он знал одно: они с Вачиви созданы друг для друга, и только это имело значение.

На следующее утро после неудачного визита в усадьбу де Маржераков Жан, как и собирался, сел за письмо брату. Это было длинное, подробное письмо, в котором он упомянул все главные моменты и опустил лишь некоторые подробности. Так, Жан не упомянул о том, как убил вождя кроу и похитил девушку, которую тот насильно собирался сделать своей женой. Тристану он написал, что встретил в Новом Свете женщину своей мечты и что наконец-то чувствует себя готовым вернуться домой, чтобы помогать брату управлять семейным поместьем. Жан и в самом деле больше не хотел в одиночестве скитаться по чужим неисследованным землям. Беспечная юность закончилась, пора было остепениться и принять на себя обязанности зрелого мужчины.

Тристан де Маржерак был на десять лет старше брата. Три года назад у него умерла жена, оставив его вдовцом с двумя детьми, младший ребенок появился на свет уже после отъезда Жана в Америку. Насколько Жану было известно, его брат так и не женился во второй раз. Навряд ли он завел себе даже любовницу — Тристан всегда был человеком серьезным, он все делал основательно и весьма дорожил репутацией семьи.

Но одному ему наверняка приходилось нелегко. Поместье де Маржераков было одним из самых больших в Бретани; их род издавна владел здесь обширными земельными угодьями, и Жану казалось — Тристан будет рад появлению близкого человека, способного помочь ему в хозяйственных заботах. В общем-то, Жану и так пора было возвращаться: ему уже исполнилось двадцать пять, и большинство его сверстников уже обзавелись семьями и занимались хозяйством на своих земельных наделах. Что ж, думал Жан, скоро и он станет солидным семейным человеком.

Правда, в письме к брату он не написал, что его избранница — индианка. Жан лишь до небес расхваливал ее красоту, доброту и отвагу, но ни словом не обмолвился о том, что она — язычница, которая еще недавно приносила жертвы Великому Духу вместе со своим племенем. Но он написал, что любит ее и что, когда они вернутся в Бретань, он намерен жениться. Тристан все и сам поймет, когда увидит Вачиви, думал он, поймет и поможет уладить все формальности, связанные с ее переходом в католичество. Жан очень надеялся на это, поскольку после смерти родителей (тогда ему было восемь, а брату — восемнадцать) Тристан, унаследовавший и титул, и связанные с ним привилегии, стал фактическим главой семьи. С тех пор он был для Жана не только братом, но и отцом — великодушным, заботливым и щедрым, и молодой человек не представлял себе, что может встать между ними. Даже когда, охваченный жаждой странствий, он объявил Тристану о своем намерении отправиться в Новый Свет, брат без возражений благословил его в трудный и опасный путь, хотя одному ему уже тогда было очень непросто нести на своих плечах груз ответственности, связанной с управлением замком, земельными участками и другой собственностью, ведь помимо бретанских земель де Маржераки владели долей в судоходной компании, а также домом в Париже. Тристану даже приходилось время от времени ездить в столицу, чтобы появляться при дворе, что тоже отнимало у него и время, и силы.

И вот теперь младший брат возвращался домой и готов был взять часть семейных забот на себя. Почему ему до сих пор не приходило в голову, что брату может быть без него трудно, Жан не знал, но догадывался: все дело в том, что он повзрослел, превратился из юноши в мужчину, и не последнюю роль в этом превращении сыграла Вачиви. Теперь Жан вез ее домой, чтобы вступить с ней в законный брак. То, что он так и не написал Тристану, к какой расе принадлежит его возлюбленная, отяготило его, но Жан не стал ничего менять в письме. Ему не хотелось, чтобы Тристан составил себе предвзятое мнение о Вачиви прежде, чем увидит ее. Так, казалось Жану, брату будет проще принять Вачиви такой, какая она есть, а в том, что именно так и будет, он не сомневался. В конце концов, думал он, дело не в цвете кожи и не в том, кто где родился. Главное, что его избранница была нежной, доброй, любящей, преданной и благородной женщиной, и старший брат должен был понять это без подсказки и просьб с его стороны. Тристан вообще был человеком во всех отношениях достойным — его любили и уважали и соседи, и крестьяне. Сам Жан всегда восхищался братом, и теперь ему хотелось как можно скорее познакомить его с Вачиви. Впрочем, сначала нужно было как следует поработать над ее французским, и Жан решил, что займется этим во время плавания, чтобы она могла свободно беседовать и с его братом, и с друзьями их семьи в Бретани. Все равно во время долгого морского путешествия ему на судне нечем будет заняться. Английский язык, считал он, Вачиви вряд ли понадобится, поскольку теперь они будут жить во Франции. Быть может, когда-нибудь потом Вачиви и сама захочет его выучить, чтобы читать английские книги, но сейчас главное для нее — выучить французский, чтобы свободно говорить с соотечественниками Жана и понимать их.

Пока Жан корпел над письмом, Вачиви не спеша одевалась. На этот раз у нее все получилось, и Жан, оглядев ее изящную фигурку, одобрительно улыбнулся. Запечатав конверт сургучом, он взял ее под руку, и они вместе вышли из гостиницы, чтобы отправиться в порт.

Время близилось к обеду, и на улицах Нового Орлеана было многолюдно. Жану хотелось немного пройтись, поэтому он не стал нанимать экипаж, но скоро пожалел об этом. Прохожие — особенно те, кто был одет получше, — посматривали на них с явным неодобрением. Пожалуй, большего осуждения он удостоился бы, если б вышел в город в обществе голой рабыни с плантаций. Встречные мужчины пожирали Вачиви жадными глазами и только что не подмигивали ей, женщины презрительно отворачивались. Большинство из них, в особенности замужние дамы, прекрасно знали, каким неподобающим образом ведут себя порой одинокие мужчины, когда оказываются вдали от цивилизованного общества, однако мало кому из этих распутников приходило в голову открыто бравировать своей связью с цветными женщинами. И не имело значения, что Вачиви была на редкость красива. Похоже, это обстоятельство, напротив, только усиливало негодование женщин, считавших себя «порядочными».

Даже Вачиви, несмотря на свою невинность и почти полное незнание обычаев, принятых в так называемом обществе, заметила устремленные на нее враждебные взгляды и забеспокоилась. Когда же одна почтенная матрона, едва завидев ее и Жана, поспешно заслонила детей своими юбками и, бросив что-то резкое таращившемуся на Вачиви супругу, поспешила перейти на противоположную сторону улицы, девушка не утерпела. Почему, спросила она у Жана, все эти люди так на нее смотрят.

А он не знал, что ответить. Похоже, люди вокруг не одобряли то, что он позволил Вачиви одеться так, словно она порядочная женщина, и то, что он относился к ней как к леди. Пожалуй, если бы Жан посадил в коляску собственную лошадь и надел бы ей на голову шляпку, люди были бы шокированы меньше, чем сейчас. Как ни странно, негодующие взгляды бросали на него не только женщины. От них не отставали и мужчины, хотя по всему было видно — они завидуют Жану черной завистью. Возможно, впрочем, в этом было все дело — он позволил себе то, на что они не осмеливались, а раз так, он достоин осуждения, и впредь пусть никому не повадно будет нарушать приличия.