Дети богини Кали - Анастасия Баталова

— О, Всемогущая… — Эдна хрустнула пальцами, — ни за что бы не согласилась, кабы не трудное положение, — она вздохнула и повернулась к автомобилю, — кстати, в первоначальной версии сценария не было никаких лепестков.

— Представительница заказчика позвонила мне вчера вечером… — как будто бы оправдываясь, пояснила Марта, — Их неожиданно посетило вдохновение, — добавила она с саркастической ноткой.

Эдна кисло усмехнулась.

— Какого они цвета? — невозмутимо спросила Виктория. Ей, казалось, доставляло своеобразное удовольствие поддразнивать режиссера, выражая диаметрально противоположные мнения, — Черные?

— Белые… — немного грустно созналась Марта Брей.

— Мы сделаем их черными при обработке данных с камеры, — провозгласила, грациозно поднявшись со стула, Виктория, — готова поспорить, что это будет весьма эффектно.

В это время из-за дверцы автомобиля осторожно выглянул Малколм, на котором теперь не было совершенно ничего лишнего.

К нему снова подскочил визажист — требовалось слегка припудрить кожу, чтобы она излишне не лоснилась в кадре.

Когда он закончил, исполнитель главной роли красивым размашистым движением захлопнул дверцу и неторопливо пошел вдоль машины, двигаясь на удивление непринужденно, словно вокруг не стояли ни люди, ни камеры, устремившие на него свои радужные немигающие глаза…

Он просто сделал несколько шагов.

…но все работники кино-мастерской: и режиссер, и продюсер, и операторы — подняв головы, невольно замерли в этот миг, ослепленные сиянием чистой красоты, словно солнцем, нежданно выглянувшим из-за туч.

— Черт с вами, поехали… — скомандовала, немного приободрившись, Эдна.

Марта суетливо поправила упавшие очки.

Кто-то нажал кнопку, и массивная платформа с автомобилем начала медленно поворачиваться. Загудел воздушный насос, и столбом взметнулись к потолку поднятые мощным потоком нежные лепестки роз…

Через несколько дней, когда рекламный ролик был смонтирован и обработан, Малколма пригласили на предварительный показ в небольшой кинозал с двумя рядами мягких удобных кресел.

Погас свет, и на огромном экране появился сперва роскошный черный автомобиль; камера, плавно скользя по изгибам корпуса, льстиво подчеркивала его изящество, ловя ускользающие блики и как бы невзначай замечая падающие на капот шелковистые лепестки… Потом из-за приоткрывшейся дверцы показалась сперва узкая ступня, подыскивающая опору — из машины вышло прелестное обнаженное существо — и камера, стыдливо отводя взор, когда это было необходимо, не спеша изучала обольстительные изгибы молодого тела, двигающегося вдоль машины, она плыла за ним, подчеркивая иногда те из лепестков, которые, падая откуда-то сверху, касались кожи — как бы ни злобствовали режиссеры, как бы ни пытались подмять под себя её творческую волю, Виктория была и оставалась гениальным оператором — пожалуй, только слепой мог бы этого не признавать…

— Волшебство! Магия… Как вам удается?! Столько страсти и ни грамма пошлости! — повернувшись назад, восхищенно прошептала молодая девушка, одна из ассистенток Эдны, студентка университета кино и телевидения.

— Секрет невероятно прост. Камера — это мои глаза. Именно так я смотрю, — с легким самодовольством отозвалась со своего места Виктория.

Её последняя фраза заставила Малколма внутренне напрячься, словно в ожидании нападения — в который раз он почувствовал исходящую от этой женщины опасность, и пугающую, и манящую, словно пламя для мотылька — нечто подобное он уже испытывал однажды, сидя в ресторане «Эльсоль» напротив Афины Тьюри.

Он не удивился, когда Виктория задержала его после показа.

— Тебе понравился ролик?

Она стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, курила, вставив папиросу в изящный деревянный фильтр, похожий на клюв диковинной птицы.

Юноша молчал, для него было очевидно, что не этот вопрос на самом деле хочет задать ему она, остановив на его лице пристальный взгляд больших темных глаз — она могла с тем же успехом поинтересоваться, любит ли он дождь или какая, по его мнению, партия займет большее число кресел в Совете по итогам следующих выборов…

Длиннопалой рукой Виктория отвела назад жесткие черные волосы с нитями благородной ранней седины, откинув голову, коснулась косяка затылком.

Малколм украдкой разглядывал её: трепещущая жилка на длинной смуглой шее, резко обрисованные скулы, тонкие морщинки возле угла глаза — небольшая плата за шарм загадочной леди с ироничным прищуром и знойной дымкой во взгляде… В всем облике этой женщины: в ее движениях, в мимике, в глубоком грудном голосе — ощущалось присутствие чего-то дикого, с трудом обуздываемого рассудком; в Виктории таилась первозданная грубая сила страсти, и Малколм, разумеется, не ошибся, предположив, что перед ним очередная охотница за сокровищами его тела.

— Да, — ответил он, опустив ресницы.

— Хочешь поужинать? — спросила она в свою очередь, — неподалеку есть отличный ресторанчик, где подают дичь, поджаренную на угольях.

— Спасибо, я не голоден, — ответил юноша, по-прежнему не глядя на неё.

— Ну нет, так нет, — отреагировала Виктория порывисто, почти едко; как многие слишком страстные натуры, она часто торопилась с выводами, в особенности, когда речь шла о чем-то для неё важном.

Она с силой оттолкнулась руками от косяка и, повернувшись к Малколму спиной, собралась уходить. Она увидел её вдруг и опасной, и жалкой, как охотник видит дикого хищного зверя под прицелом своего ружья.

— Я не говорил «нет», — этот юноша до того привык скруглять острые углы, что это стало его натурой, — я только сказал, что не буду ужинать, во всяком случае, дичью…

Виктория сняла для Малколма уютную квартирку в высотке на окраине города. Из окна открывался прелестный вид, и по утрам она, поставив на широкий подоконник чашку с дымящимся кофе, выкуривала сигарету, любуясь склоном персикового неба и разостланным далеко внизу бархатным покрывалом лесопарка, простиравшегося до самого кольцевого шоссе, мягкое шуршание которого далеко разносилось в ранней прозрачной тишине.

Они никогда не обсуждали характер их отношений. Малколм не мучил Викторию вопросами из серии «как долго это продлиться», «когда ты придешь снова», «что я значу для тебя», безошибочная интуиция подсказывала ему, что это может оказаться лишним и внести нежелательную трещину в установившийся порядок. Он просто ждал её, всегда покорный и ласковый, терпеливо выслушивал всё то, что она ему рассказывала, все истории со студии, если что-то не ладилось, всю грязь, которую она выливала на людей, с которыми приходилось работать. Он должен был быть её отдушиной, утешением, усладой — это стало ясно ему с самого первого момента — и пока он отлично справлялся с этой ролью.

— За что ты не любишь Эдну? — во время одной из таких бесед спросил Викторию Малколм, — Мне кажется, что ты слишком часто унижаешь её режиссерское достоинство. Она ведь имеет полное право чувствовать себя автором тех кадров, которые вы снимаете…