Чудесный нож - Филип Пулман

Пока ему делали перевязку, Уилл смотрел в сторону и понемногу прихлебывал из стаканчика сливовое бренди. Вскоре он успокоился, и все вокруг точно отодвинулось куда-то далеко, хотя рука болела ужасно.

— Ну вот, — сказал Джакомо Парадизи, — можешь взять нож. Он твой.

— Не хочу, — сказал Уилл. — Нечего мне с ним делать.

— У тебя нет выбора, — ответил старик. — Теперь ты — его носитель.

— Кажется, вы называли носителем себя? — вмешалась Лира.

— Мое время миновало, — сказал старик. — Нож знает, когда ему пора покинуть одного хозяина и перейти к другому, и сейчас как раз такой случай. Вы мне не верите? Глядите!

Он вытянул левую руку. На ней, как у Уилла, не было двух пальцев — мизинца и безымянного.

— Да, — сказал он, — у меня то же самое. И я когда-то дрался за нож и потерял пальцы. Это клеймо носителя. И я тоже заранее ничего не знал.

Лира села, широко раскрыв глаза. Уилл оперся здоровой рукой о пыльный стол. Он с трудом подбирал слова.

— Но я… мы пришли сюда только потому… что один человек украл у Лиры очень важную вещь, и ему нужен этот нож, и он сказал, что если мы принесем его, то он…

— Я знаю этого человека. Он лгун, обманщик. Будьте уверены: он ничего вам не отдаст. Он хочет получить нож, и как только нож окажется у него, он вас выгонит. Ему никогда не быть носителем. Нож принадлежит тебе по праву.

С огромной неохотой Уилл обернулся к ножу и придвинул его к себе. Это был обыкновенный с виду кинжал с обоюдоострым клинком сантиметров двадцати в длину, сделанным из какого-то тусклого металла, короткой поперечиной из того же металла и рукояткой из красного дерева. Приглядевшись к нему внимательнее, Уилл заметил, что рукоятка инкрустирована золотыми нитями, образующими рисунок, которого он не мог распознать, пока не повернул нож лезвием к себе, — тогда он увидел, что это ангел со сложенными крыльями. На обратной стороне был другой ангел, с расправленными крыльями. Золотые нити чуть выступали над древесиной, благодаря чему рукоятку было очень удобно сжимать в руке; подняв нож, Уилл убедился, что он легок, прочен и отлично сбалансирован, а клинок у него вовсе не такой уж тусклый. Под самой поверхностью металла будто клубились какие-то едва заметные облака самых разных оттенков — багровые, как кровоподтек, голубые, как море, коричневые, как земля, серые, как туман; была здесь и насыщенная зелень густой листвы, и тени, подобные тем, что теснятся у входа в склеп, когда на заброшенное кладбище падают лучи закатного солнца, — словом, клинок чудесного ножа, хоть и неяркий, играл всеми мыслимыми цветами одновременно.

Но его лезвия выглядели иначе. Они отличались даже друг от друга. Одно было из чистой яркой стали — игра слабых облачных теней начиналась чуть дальше от кромки, — причем даже на вид казалось таким острым, что Уилл невольно отвел от него глаза. Другое лезвие было не менее острым, но серебристого цвета, и Лира, которая рассматривала нож через плечо Уилла, сказала:

— Я видела этот цвет раньше! Такого же цвета была гильотина, которой хотели разделить нас с Паном, — точно такого же!

— Это лезвие, — сказал Джакомо Парадизи, дотрагиваясь до стали черенком ложки, — может разрезать любой материал в мире. Смотрите!

И он прижал серебряную ложку к лезвию ножа. Уилл, который держал нож, почувствовал лишь еле заметное сопротивление, но черенок ложки упал на стол, отрезанный начисто.

— Другое лезвие, — продолжал старик, — обладает еще более чудесным свойством. С его помощью ты можешь прорезать дыру, чтобы выйти из этого мира. Попробуй сделать это сейчас! Не бойся — ведь ты носитель. Тебе нужно этому научиться. И научить тебя могу только я, а у меня осталось совсем мало времени. Встань и слушай.

Уилл отодвинул стул и поднялся на ноги, держа нож так, словно готов был в любой момент его выпустить. Ему было плохо; его до сих пор подташнивало, и он не скрывал своего возмущения.

— Я не хочу… — начал было он, но Джакомо Парадизи покачал головой.

— Молчи! Хочешь не хочешь, у тебя просто нет выбора! Слушай меня, потому что время уходит. Вытяни нож перед собой — вот так. Резать надо не только ножом, но и твоим собственным сознанием. Ты должен думать об этом. Теперь сделай вот что: сконцентрируй свои мысли на самом кончике ножа. Сосредоточься, мальчик. Соберись. Не думай о ране. Она заживет. Думай о кончике ножа. Представь себе, что ты весь — там. Теперь поводи им, очень мягко. Ты ищешь такую маленькую щелочку, что глазами ее никогда не увидеть, но кончик ножа найдет ее, если ты переместишь туда свое сознание. Води им по воздуху, пока не почувствуешь, что наткнулся на самую крохотную дырочку в мире…

Уилл попробовал сделать так, как ему было велено. Но в голове у него гудело, а левую руку ужасно дергало, и он снова увидел свои пальцы, лежащие на крыше, а потом вспомнил о матери, о своей бедной маме… Что бы она сказала? Стала бы утешать его? А он, сможет ли он когда-нибудь утешить ее? И он положил нож обратно на стол, и присел на корточки, баюкая раненую руку, и заплакал. Его силы иссякли. Рыдания сотрясали ему грудь и разрывали горло, слезы ослепили его, и он плакал из-за нее, своей бедной, несчастной, испуганной, любимой, которую он бросил, бросил…

Он был безутешен. Но вдруг его поразило страннейшее ощущение; он вытер глаза запястьем правой руки и увидел у себя на колене голову Пантелеймона. Деймон, то ли волк, то ли собака, смотрел на него снизу вверх печальными глазами, в которых стояли слезы, а потом бережно лизнул его раненую руку, еще и еще раз, и снова положил голову к нему на колено.

Уилл не знал, что в том мире, откуда пришла Лира, никому не дозволено прикасаться к чужому деймону, и если он не трогал Пантелеймона раньше, его удерживала от этого вежливость, а не запрет. Но Лира была потрясена. Ее деймон сделал это по своей инициативе; потом он отступил и вспорхнул к ней на плечо мельчайшим из мотыльков. Старик наблюдал за ним с интересом, но без недоверчивости. Он явно не в первый раз видел деймона; значит, он тоже путешествовал по другим мирам.

Участие Пантелеймона помогло. Уилл сглотнул застрявший в горле комок и снова поднялся, вытирая заплаканные глаза.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте попробуем опять. Говорите, что я должен делать.

На этот раз он сосредоточился изо всех сил, пытаясь следовать советам Джакомо Парадизи; он стиснул зубы и даже взмок от напряжения. Лира едва сдерживалась, чтобы не вмешаться, потому что знала, как надо действовать. Это умели делать и доктор Малоун, и поэт Ките, кем бы он ни был, — и все они знали, что напрягаться тут бессмысленно. Но она прикусила язык и крепко сжала руки.

— Стоп, — мягко сказал пожилой учитель. — Успокойся. Не напирай. Это чудесный нож, а не тяжелый меч. Не надо сжимать его так сильно. Ослабь хватку. Представь, что твое сознание перемещается вниз по руке к запястью, потом через рукоятку — и в клинок; не спеши, не торопись, гнать никуда не нужно. Пусть оно как бы бредет без цели. Потом перемести его на самый кончик, где лезвие острее всего. Ты сам будто становишься кончиком ножа. Давай пробуй. Переместись туда и почувствуй это, а потом вернись назад.