Сигналы - Мэттью Булл

Они долго уже сидели у костра, а все прочие расползлись по палаткам, предоставив Савельеву побыть наедине со своей мечтой. И Савельев никак не брал в толк, отчего она за три без малого месяца в тайге не превратилась в йети сама, не одичала, и даже пахнет от нее не потом и запущенностью, а обычной лесной прелью? Вода у нее была, во время дождей даже слишком много воды, и ручей тут тек, и даже ключ в одном месте был, она все обещала показать; положим, она даже мылась, — но и они в профилактории мылись, а все-таки после побега и суток блуждания по тайге от них разило усталостью и грязью. Может, она и не человек вовсе? — подумал Савельев.

— А можешь ты объяснить, как он напускает эту вину?

— Как объяснить?

— Ну просто — как он делает это?

— Могла бы объяснить, так сама бы делала, — просто объяснила нечеловеческая Даша. — Я что могу объяснить, то сама могу. А переживается очень тяжело. Будто хуже меня нет.

Савельев вслушивался, пытаясь настроить свой внутренний приемник на чувство вины, но то ли йети не занимался групповым гипнозом, то ли мужскую психику в самом деле трудней прошибить. А может, йети спал, потому что было уже около пяти. Пора было спать и Савельеву, не говоря о Даше, которая, по ее признанию, вообще в последнее время почти не могла уснуть, потому что очень уж страшно сделалось осенью в тайге, а по ночам так и вовсе. Но Савельев чувствовал неловкость — ему надо было пригласить Дашу в свою палатку. Стоило ей сбегать от йети, чтобы попасть в мужские лапы? Савельев не хотел к ней приставать, он и думать об этом не мог, но молодость двужильна, и отучить ее от главного нелегко.

— Пойдем поваляемся? — сказала она жалобно, и Савельев внутренне просиял, но в ту же секунду безо всякой дополнительной настройки ощутил, что такое чувство вины. Этот йети, безусловно, знал свое дело. В следующий момент Савельеву показалось, что на него обрушилась вся палая листва этой осени, вся эта пустая и липкая тайга, все осенние тени, сколько их есть: не чувство вины, — куда годятся эти слабые слова? — но полное и внятное понимание, что его не должно быть на свете, что мир выталкивает, вычитает его; что все его беды были им честно заслужены, а счастья не будет больше никогда.

Это чувство наваливалось сразу, не проступая, а обступая. Савельев был кругом виноват перед всеми, кого затащил в экспедицию, потому что они, конечно, не выйдут отсюда, так и будут кружить среди наркоманов, безумцев, заводчан, безлюдных пространств и фальшивых племен. Он был виноват перед Мариной Лебедевой, которую вовремя не спас, и вот теперь пожалуйста, — и перед всеми, кто улетел с ней на самолете. Ведь он мечтал втайне, чтобы они все погибли, а она осталась, — а желание радиста имеет материальную силу. Он вспомнил все свои малочисленные врачебные ошибки, и все школьные конфликты, и преследующее нас всех с младенчества чувство нашей тут неуместности, и потянуться в этом состоянии к Даше Антиповой было трудней, чем подпрыгнуть при перегрузке в 3g.

Савельев понимал, чем заслужил все это. Он посягнул на Дашу, а она была собственность лесного жителя. Что же, значит, они бывают? Разумеется, как не бывать. Колупни сегодня Россию — и тут же провалишься в такое, что и в былинные времена показалось бы пережитком; Россия кишела ведьмами, феодалами, доисторическими племенами, в ней водилась теперь любая нечисть, и стоило отойти на шаг от протоптанной поколениями тропы — в кустах таился труп, пьянь, ребенок-урод, небывалое животное или трехметровое насекомое. Ничего уже нельзя было сделать — только ждать, пока все это самоорганизуется. Савельев был тут безнадежно чужим и чувствовал это с такой остротой, как никогда прежде.

Но вдруг безумный напор ослабел, словно поделился надвое, и Савельев почувствовал присутствие другого человека, словно вставшего между ним и страшным излучением вины. Этот человек — высокий сутулый старик в одежде, напоминающей рясу, — был похож на черного монаха из легенды, но Савельев узнал его. Лучше бы это, конечно, был черный монах.

— Шухмин? — пролепетал он.

— А я гляжу — костер, — сказал старик внятным полушепотом. — Дай, думаю, посмотрю на людей. Простите меня. Это я, все я виноват.

— Я расскажу вам, — повторял старик. — Конечно, я расскажу вам. Мне никогда никто не верил, но что же делать? Я только и могу это рассказывать. Я, может быть, только затем и живу.

Теперь уже вся группа Савельева сидела у костра и слушала последнего человека из группы Скороходова. Валя Песенко до сих пор не понимал, снится ему все это или мерещится наяву. Допустить, что все происходит в действительности, он не мог.

— Нас, как вы помните, было девятеро, — рассказывал Шухмин, в котором — и это было всего страшней — под сетью морщин ясно угадывался тот юноша пятьдесят девятого года в ковбойке: он удивительным образом сохранился, словно получил тут, в тайге, вечную молодость. — Мы остановились на ночлег в палатке на восточном склоне Тур-горы, выпустили вечернюю стенгазету и поужинали. Потом легли спать. Разбудил нас ужасный грохот и крик Коли Станицына — он почувствовал, что всю правую часть палатки завалило. Видимо, ложась спать, мы подрезали наст. Лавина сошла правей, но задела нас краем.

— Значит, все-таки лавина, — прошептал Валя.

— Да, — кивнул старик, — лавина. Но это было не все, далеко не все… Мы разрезали палатку изнутри и попытались выбраться. У Станицына была раздроблена нога, он страшно кричал, когда мы его тащили. Ночь была холодная, температура резко упала. Мы не успели одеться и взять вещи. Стали спускаться по склону, поддерживая Станицына, потом поняли, что он не может идти, и понесли его. Но тут из-за хребта выплыл огромный огненный шар, похожий на страшно раздутую луну. Он плыл над нами и вдруг взорвался — взрыв был ослепительный и, видимо, огромной температуры… Сашу Брянского ослепило сразу, он упал, закрыв лицо руками, и не шевелился больше.

— Значит, все-таки испытания? — чуть слышно спросил Валя.

— Да, — скорбно подтвердил Шухмин. — В эту ночь на склоне проводились секретные испытания, о которых никто ничего не писал, нас не предупредили, и мы выбрали самое неудачное место. Потом выплыли еще два шара, мне рассказывали туристы, что их видели местные жители… Сам я, как вы понимаете, ничего об этом прочесть не мог, а до середины восьмидесятых к нашей трагедии вообще не возвращались. Так мы потеряли Брянского. Но надо было спасаться, и мы спустились вниз, туда, где рос на склоне огромный кедр. Там мы оставили Станицына и Скороходова, который как старший принял решение ему помочь и развести костер. Остальные должны были спуститься вниз, там был мелкий лес, место казалось безопасным… Но это была страшная ошибка. Там нас караулила группа беглых заключенных, которые как раз в эту ночь пробирались в Балахово. Они надеялись там вскочить в электричку и уйти, но на их пути встретились мы. Они не стали ни в чем разбираться и сразу убили Володю Старикова. Остальным удалось затаиться в кустах, и мы лежали в снегу в чем были, в ватных штанах и свитерах, пока эти негодяи уходили в лес. Никто из нас не мог остановить их — ведь у нас не было оружия, кроме ножей…