Женщина – птица парная - Ирина Щеглова

Есть время для труда и время для отдыха. Вот и все. Надо уметь радоваться жизни, работать, растить детей, любить, короче, жить! Все остальное — дрянная философия.

Тридцать первого утром позвонил Саша:

— Малыш, извини, но… все отменяется.

— Что? — не поняла Лена. Она только что приняла душ, стояла посреди комнаты в полотенце, вокруг валялись вещи, рюкзак, косметика…

— Наша поездка отменяется, — услышала она.

— Как? В смысле, мы не поедем к твоим друзьям? — переспросила Лена, а у самой уже тревожно заколотилось сердце. — Тогда ты придешь ко мне? Или…

— Или, — вздохнул Саша, — Лен, я не приду. Тут, понимаешь, такое дело, моя девушка приехала…

— Девушка? Какая девушка? — пролепетала Лена.

— Ах, ну да, ты не в курсе, — Саша снова вздохнул. — Видишь ли, мы давно встречаемся и, в общем, поссорились, сильно, поэтому расстались. А потом она приехала, и мы поняли, что любим друг друга, понимаешь?

Лена сглотнула:

— Не совсем. Саша, а как же я?

— Ты? Ну, ты очень хорошая, — он помолчал, Лена ждала. — Не расстраивайся. У тебя все будет хорошо. Короче, с наступающим тебя…

Она услышала короткие гудки, отняла трубку от уха, посмотрела на нее в недоумении. Лена не верила своим ушам. Что это было? Последний удар? Самый жестокий, самый страшный! Произошло то, чего она больше всего боялась. Ее бросили прямо в Новый год. Она осталась одна в пустой гулкой квартире, в комнате, среди разбросанных вещей, всеми покинутая и никому не нужная.

«За что?» — прошептала Лена, телефон выскользнул из руки и с мягким стуком упал в кучу одежды на полу. Она сделала пару шагов и опустилась на кровать, завалилась на бок и завыла по-бабьи. Вскрикивала, материлась, тыкалась головой в подушку, сучила ногами, кусала в ярости полотенце. Сбылись ее страхи, она осталась одна в пустой квартире в Новый год.

Ничто не сдерживало, крик, забитый в самый дальний угол ее существа, рвался наружу. Криком выходила давняя обида, все то, что накопилось в ней за последние полтора года, все выстраданное и не высказанное до конца, все, что она так тщательно прятала в себе, — все это прорвалось и хлынуло, и, казалось, ей уже не остановиться, не суметь взять себя в руки.

Она захлебывалась слезами, задыхалась, горло перехватывало судорогой.

Лена ничего не видела и не слышала, ее окружил омут отчаяния, и она погружалась в него все глубже и глубже, словно затягивало в черную воронку, и не было ни сил, ни воли освободиться.

И вдруг откуда-то издалека, из невозможного, недосягаемого далека упали слова:

— Ты че так орешь?

Они и вернули ее в сознание.

Вздрагивая от рыданий и закрываясь подушкой, она села:

— К-кто здесь? — пошарила рукой по кровати, отыскивая полотенце, чтоб прикрыть наготу. На нее упало что-то, какая-то ткань, она потянула ее на себя, сжалась под ней:

— Уходи, пожалуйста, — хриплым от слез и крика голосом попросила, все еще не соображая, кто с ней говорит.

— Я-то уйду, — услышала в ответ, и до нее дошло, что голос принадлежит Косте. — Только не ори.

Как он здесь оказался? Она совсем забыла о его присутствии. Лена выглянула из-за подушки. Заспанный Костя стоял перед ней в трусах и наброшенном на плечи халате. Ну, конечно, он всегда дрыхнет до полудня, а Лена — ранняя пташка, вскочила утром, собиралась, пела, радовалась.

— Извини, — глухо произнесла она.

Костя пожал плечами:

— Бывает… Случилось что? — Он спросил скорее из вежливости, Лена это почувствовала, поэтому замотала головой:

— Нет, ничего страшного.

Костя посмотрел внимательнее.

— Точно? — с сомнением переспросил он.

— Да, — она вздохнула и попыталась улыбнуться. — Кроме того, что я тоже не буду праздновать Новый год.

— Всего-то? — Костя широко зевнул. Лена почему-то застыдилась своего зареванного лица, наготы и растерзанности. Действительно: всего-то! Что это она так распустилась?

Костя потоптался на месте, взглянул на нее, хмыкнул:

— Ты, это… оденься и приходи на кухню, я кофе сварю.

Лена поспешно кивнула, все еще закрываясь подушкой и полотенцем.

Костя вышел.

Лена быстро сползла с кровати, скрипнула сетка, полетели прочь подушка и полотенце. Она схватила первые попавшиеся трусики, выудила из вороха одежды халатик, набросила, затянула пояс, сунула ноги в тапки и побежала в ванную. Увидев в зеркале покрасневшее лицо с опухшим носом и глазами, где все еще стояли слезы, Лена ужаснулась. Она включила холодную воду и постаралась привести себя в порядок, пригладила щеткой влажные волосы, еще раз критически взглянула на себя. Да! Физиономия еще та! Следовало бы, конечно, накраситься. Но не хотелось заставлять Костю ждать.

Появилась на кухне, когда он уже разливал по чашкам кофе.

— Ну вот, совсем другое дело, — похвалил, увидев ее. — Прошу, — приглашающим жестом указал на скамейку.

— Спасибо, — Лена села, придвинула к себе чашку. Она не любила кофе, предпочитала зеленый чай, но не капризничать же сейчас. Костя распахнул хлодильник, заглянул в его недра:

— Н-да, негусто, — констатировал он.

— Конечно, все же разъехались, — сказала Лена.

— Так, будем исходить из того, что есть, — Костя вытащил из холодильника кусок под-сох-шего сыра и остатки масла в пачке. — Есть еще вчерашняя булка.

— Ты ешь, я что-то не хочу, — призналась Лена.

Он взглянул на нее исподлобья:

— Может, сигарету?

— Нет, — она усмехнулась и покачала головой.

— Решила выиграть спор?

— Не в этом дело… — она замялась. — Просто, раз уж так вышло, то я решила больше не начинать, уж очень неприятное это занятие — бросать курить.

— Что ж, выходит, я проспорил, — Костя развел руками. — Готов праздновать с тобой общенародный праздник.

— Такая большая жертва! — Лена засмеялась.

— Одно другого стоит, — отозвался Костя, — я был уверен, что ты не бросишь курить.

— Заманчивое предложение, — задумчиво произнесла она. — А я, честно говоря, уже хотела купить билеты и уехать домой.

— Это уж тебе решать, — сказал Костя. — Мое предложение остается в силе.

Лена смотрела на него, такого домашнего в старом халате на голое тело, с взъерошенными волосами и при этом вальяжного, ироничного, даже барственного, словно он сидел не на кухне в коммуналке, а на завтраке где-нибудь в дорогом отеле и не сухую булку лопал, а лакомился фирменным блюдом.