Остаться в живых - Деон Мейер

Истина состояла в том, что она никак не могла найти свое место в жизни. Она чувствовала себя круглой в квадратном мире. Она никак не могла обрести тот круг, где чувствовала бы себя как дома.

Даже с Ником.

После его ухода она отдыхала. Он удовлетворял лишь немногие из ее потребностей. Ник уходил, а она еще долго лежала в постели, голая, слушала музыку и курила. Ей тогда бывало даже лучше, чем в минуты страсти, на пике удовольствия.

Она его не любила. Он просто ей очень нравился. И нравился до сих пор, но после развода он постоянно носил с собой чувство вины, как цепи каторжника, и она прекратила их отношения.

Ник и сейчас иногда просил ее о встрече.

— А может, нам с тобой снова?.. Всего один раз!

Аллисон задумывалась. Иногда серьезно, потому что ей тоже хотелось, чтобы ее любили, чтобы о ней заботились. Ему нравилось ее тело. Он часто повторял:

— Твоя грудь сводит меня с ума…

Может, в этом и было все дело, он обожал ее тело. А свои пропорции она изменить не могла: ее фигура была наследственной, она унаследовала полноту от бабушки и матери. Все ее предки по женской линии были пухленькими, невзирая ни на какие диеты и упражнения.

Она раздавила окурок кончиком туфли. Потом, устыдившись, подняла его и выкинула подальше, за кусты, на клумбу маргариток.

Где Моника Клейнтьес?

Зазвонил мобильник.

— Аллисон, это шеф. Где ты?

— На Ньюландс.

— Возвращайся. Через пятнадцать минут начинается пресс-конференция министра.

— Которого?

— По делам разведки.

— Уже еду!

Когда обсуждался интерьер комнаты для допросов Президентского разведывательного агентства, Янина Менц спросила, зачем там нужен стол. Никто не сумел внятно ответить на ее вопрос. Вот почему стола здесь не было. Кроме того, ей не понравились тяжелые и неудобные стулья. И голые стены — за исключением одной, зеркальной. Зеркало было односторонним; с противоположной стороны через него можно было следить за находящимся в комнате человеком. Янина Менц считала, что в уютной обстановке от допрашиваемого можно добиться гораздо большего. Никто ей не возразил.

— У нас не полицейский участок, — заявила она.

Поэтому в комнате для допросов стояли три стула, какие продаются в крупных мебельных магазинах в секциях «Гостиные». Обивка у них была практичная, коричневая, негорючая, пропитанная антистатиком. От обычных стульев их отличало только то, что они не двигались, чтобы никто не смог ими заблокировать дверь. Они были скреплены вместе. Пол был застелен бежевым ковром. На цвете тоже настояла Янина. Микрофон был спрятан за лампой дневного света на потолке, а камера видеонаблюдения находилась в примыкающей комнатке.

Янина стояла у камеры и смотрела на женщину, сидящую на стуле. Интересно, что все, кого сюда приводили, выбирали стул поближе к окну. Как если бы чувствовали, что оттуда их не так хорошо видно.

Может, это результат просмотра телесериалов?

Это была Мириам Нзулулвази, гражданская жена Тобелы Мпайипели.

Что Умзингели в ней нашел?

Судя по виду, она не беззаботная хохотушка. Скорее похожа на женщину, которую преследуют несчастья, о чем можно судить по горьким складкам в углах рта.

Янина заранее настроилась на то, что Нзулулвази не станет с ними сотрудничать. Она ожидала от гостьи враждебности. Но дело все-таки надо было сделать. Янина вздохнула.

Телефон зазвонил, когда Аллисон поднималась по лестнице.

— Это Ник.

— Что нового?

— Нет у нас твоей миссис Нзулулвази.

— Где же она?

— Не знаю.

— Неужели спецслужбы могут задерживать людей без суда?

— По идее, нет, но разведчики поступают как хотят, оправдываясь государственными интересами. Кроме того, задержанные вряд ли станут подавать на них в суд и жаловаться на плохое обращение.

— А что с наркотиками?

— Я говорил с Рихтером. Он говорит, что Мпайипели у них фигура известная. Он работал на Орландо Арендсе, когда тот был королем Кейп-Флэтс. Его не арестовывали, он не сидел, но им о нем известно.

— А Орландо Арендсе торговал наркотиками?

— Ввозил их из-за границы и осуществлял оптовые поставки. Оптовый торговец, так сказать. Мпайипели запугивал мелких дилеров, которые не платили ему вовремя.

— Где мне найти Арендсе?

— Аллисон, с такими, как Арендсе, связываться опасно.

— Ник…

— Я выясню.

— Спасибо.

— У меня еще кое-что…

— Не сейчас!

— Я не про нас с тобой.

— А про что?

— Пришло указание от министра. Предпринимать самые решительные меры, если выяснится, что кто-то из наших сливает информацию о Мпайипели СМИ. Мы обязаны оказывать всемерное содействие коллегам из разведки. В Северной Капской провинции наших перевели на усиленный режим работы.

— Значит, тебе не полагалось говорить мне то, что ты сказал.

— Да.

— Спасибо!

— Аллисон, я хочу тебя видеть.

— Пока, Ник.

— Ну, пожалуйста!

— Ник…

— Всего один раз!

И она смягчилась:

— Ну, не знаю. Возможно.

— Сегодня?

— Нет.

— А когда?

— Давай встретимся в выходные. Выпьем где-нибудь кофейку.

— Спасибо! — Он так искренне обрадовался, что ей стало стыдно.

Прошло пятнадцать лет с той ужасной ночи, которую Мириам Нзулулвази провела в полицейском участке на Каледон-сквер, но страх, который она тогда испытала, накрыл ее волной здесь, в комнате для допросов. Она вцепилась руками в подлокотники, уставясь невидящим взглядом в стену. Она помнила: тогда, в камере, одна женщина все кричала, кричала — ее крики проникали в самую душу. Причитания были нескончаемыми. Краснолицый полицейский отпер дверь камеры, протолкался через потные тела к кричащей женщине и занес свою дубинку над ее головой…

Тогда Мириам было семнадцать. Она возвращалась домой, в деревянную хижину в перенаселенном пригороде Кайелитша, неся в сумочке недельную зарплату. Она направлялась к автобусу, когда дорогу ей преградила толпа демонстрантов. Бурлящая толпа, масса, похожая на беременного питона, клубилась вокруг ратуши, размахивая знаменами, свистя, распевая песни и выкрикивая лозунги. Кажется, то была демонстрация протеста против низкой зарплаты в швейной промышленности. Толпа всосала ее в себя. И вдруг набежала полиция. Слезоточивый газ, водометы… Началась паника, люди бросились врассыпную.