Тобол. Мало избранных - Алексей Иванов

— Ты должен сам разобраться, нойон, — угодливо ответил Онхудай.

Мимо тянулся обоз нойона: волокуши с поклажей, санные кибитки со снятыми колёсами, что стояли в кузовах по бокам, навьюченные верблюды, бесконечные запасные табуны. Пастухи-араты гнали яловые стада на прокорм войску. Собаки из обоза нойона разгавкались на собак из юрги.

— Совсем недавно на Поющих песках под пятиглави-ем Львиных гор я разбил армию богдыхана, — прищу-рясь, задумчиво сказал нойон. — Но ты, Онхудай, вынудил меня остановить наступление на Синьцзян и направиться на твой призыв сюда, к тебе на север. Контайша недоволен мной. Если твоя причина окажется недостойной, ты заплатишь мне три тысячи дымов.

Нойон встал и шагнул к верблюдице.

Зайсанг Онхудай стал ясен нойону с первого взгляда. Тщеславный, спесивый и ограниченный человек, не разумеющий того, что происходит в огромной вселенной. Возможно, это он, Цэрэн Дондоб, является отдалённой причиной вторжения русских в степи Доржинкита. Четыре года назад нойон разгромил орды казахов и отнял у Старшего Жуза благодатное Семиречье. Но владыки ойратов не были чингизидами, и для чингизидов Маве-раннахра их победы означали оскорбление. Казахи получили помощь от Бухары, Хивы и Самарканда. Пока Цэрэн Дондоб сражался в Тибете, казахский полководец Богенбай потеснил контайшу Цэван-Рабдана. Осмелев, казахи ударили не только по джунгарам, но и по башкирцам, по калмыкам и по русским казакам на Яике — подданным русского царя. Если русский царь — мудрый правитель, то он понял, что причина бедствий на окраинах его державы — не казахи, а джунгары. И он воистину мог послать своё войско против джунгар.

Вечером нойон Цэрэн Дондоб отправился в гости к Онхудаю.

Этому глупому толстяку хватило ума уступить нойону своё место в хойморе — в почётной части юрты. Нойон опустился на ковёр возле алтарной скамеечки, уставленной бурханами и свечками юодже; на стене над алтарём висели шёлковые полотнища с яркими изображениями олгонов. Нойон быстро оценил людей Онхудая, которые безмолвно сидели у стен: каанары-воины и котечинеры-слуги. Нет ни одного учёного элчи, опытного в истории народа, и даже старого бакчея нет, хотя по годам зайсан-гу ещё должно иметь бакчея. Мальчиков из знатных родов в своих кибитках растили и учили не отцы, а бакчеи; потом, когда мальчики мужали, становились зайсангами или нойонами, они как сыновья заботились о воспитателях, возили бакчеев при себе и принимали их советы. Но самонадеянному Онхудаю никто не нужен.

На правой ладони, поддерживая правый локоть левой рукой, Онхудай с поклоном подал гостю пиалу с мутной молочной водкой, на дне которой блестели кусочки золота. Цэрэн Дондоб принял пиалу, обмакнул в неё кончики пальцев, брызнул на бурханов, отпил и вернул пиалу хозяину.

— Ты должен увидеть одну вещь, — важно произнёс Онхудай и вытащил из-под хантаза, туго завязанного на брюхе, золотую китайскую пайцзу.

Пайцза лежала на широкой ладони зайсанга, словно скорпион, который ужалил нойона прямо в сердце. Конечно, Цэрэн Дондоб знал о китайском посольстве к калмыкам. Лифаньюань неутомимо искал способ остановить или даже уничтожить джунгар. И вот зримое свидетельство его коварства!

— Расскажи мне, мой друг, о том, как эта вещь оказалась у тебя, — смиренно попросил Цэрэн Дондоб. — Расскажи всё, что знаешь.

Полузакрыв глаза, нойон слушал о Яркенде, о золоте, о тобольском губернаторе Гагарине, о двух полках Бухгольца, о заверениях в дружбе, о ретраншементе и пушках, о перебежчике и его бесценном известии.

Онхудай закончил и глядел на Цэрэн Дондоба.

— Я понял, — тихо кивнул нойон. — Русские сговорились с китайцами и нанесли нам удар в спину, — Цэрэн Дондоб наклонился и накрыл руки зайсанга своими руками, выражая одобрение. — Я прощаю тебя, зайсанг, за то, что ты отвлёк меня от похода на Лхасу. Ты прав. Я должен быть здесь.

Онхудай надулся от гордости.

— Я не только смелый, но и умный, — высокомерно сказал он.

— Я хочу увидеть перебежчика.

По знаку Онхудая котечинер вскочил и выбежал из юрты. Вскоре штык-юнкер Юхан Густав Ренат уже стоял у очага перед нойоном и зайсангом.

— Нойон спрашивает, кто ты? — перевёл Онхудай слова Цэрэн Дондоба.

Ренат догадался, что сухонький старичок перед ним — самый главный степняк; это он привёл огромное войско, которое возводило вторую юргу.

— Я офицер. Артиллерист. Я стреляю из пушек.

— Какая у тебя причина предавать своих людей?

— Это не мои люди, — устало ответил Ренат. — Я не русский. Я из далёкой страны у северного моря. Мой король ведёт войну с русским царём. Я попал в плен. В плену я уже седьмой год. И я хочу вернуться домой. Я надеюсь, что в обмен на это золото, — Ренат кивнул на пайцзу, висящую на груди Онхудая, — вы отправите меня с женой к калмыкам. От них я уйду к туркам.

— А где твоя жена?

— Она скоро приедет в крепость с караваном. Вы можете захватить его.

Цэрэн Дондоб долго раздумывал над словами Рената, которые ему перевёл Онхудай. Ренат ждал.

— Мы возьмём русский караван, — наконец сказал он. — Мы уничтожим русскую крепость и перебьём русское войско. И я хочу сделать это быстрее.

Онхудай хищно заулыбался, довольный решением нойона. Ренат не понимал, о чём по-своему говорят степняки.

— Голову этого изменника, — Онхудай кивнул на Рената, — можно забросить в крепость, чтобы устрашить русских перед гибелью.

— Нет, — возразил нойон. — Он может пригодиться. Пусть даст клятву.

— Тебя пока пощадили, — сказал Онхудай Ренату по-русски, поглядел на одного из слуг и приказал по-монгольски: — Беспалый, приведи собаку.

Один из котечинеров выбежал из юрты.

— Ты сделаешь шахан на моей сабле, — сообщил Онхудай.

— Что это такое? — мрачно спросил Ренат.

— Клятва.

Ренат опустил глаза. Ему это было уже безразлично.

Прислужник вернулся с собакой на верёвке. Он поставил собаку рядом с Ренатом и отступил, не выпуская верёвки. Онхудай поднялся, подошёл к Ренату, вытащил саблю из ножен и протянул её.

— Целуй.

Ренат взял саблю из рук зайсанга и поцеловал клинок.

— Теперь разруби собаку пополам. Это шахан, слово с кровью.

Ренат ошарашенно поглядел на пса. Пёс улыбался, вывесив язык, и вертел мохнатым хвостом. Он был точь-в-точь такой же, как Юсси. Верный Юсси, которого убил пьяный русский полковник, — а с гибели Юсси началась та страшная драка на ярмарочной площади в Тобольске. И вот снова судьба Рената, судьба Бригитты зависят от жизни собаки. Нойон Цэрэн Дондоб, прищурясь, испытующе смотрел на штык-юнкера. Онхудай ухмылялся: он ждал, что перебежчик откажется — и тогда его можно казнить.

Ренат отступил на шаг и поднял саблю для удара.

Табберт опять зачастил к Ремезовым. Охваченный новым замыслом — замыслом книги о России, он обрёл в Семёне Ульяновиче столь же полезного знатока старины, сколь полезен Ремезов был ему как картограф. Табберт расспрашивал и записывал в тетрадь об Иване Грозном и Гришке Отрепьеве, о Рюриковичах и Романовых, о Ермаке и патриархе Никоне. Все сведения сего сибирского фантазёра, разумеется, нуждались в последующей проверке с должным усердием, но для начала Табберту требовалось составить общую картину событий. Сыновья старого Ремеза тоже пригодились для книги: Леон знал воинское дело, а Симон-младший разбирался в вопросах веры. У Симона Табберт попросил дозволения поговорить с Епифанией.