В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери

Рассказанная Дидро неоконченная история должна закончиться — как и все на свете — где-нибудь в другом месте. Это верно и для романа Стерна, и для него самого, и для меня. Вот и все, что я хотел сказать в своем докладе, который не является докладом. Но я забыл упомянуть еще один факт. Когда Стерн собирался в Париж, он попросил своего лондонского книготорговца выслать во Францию несколько книг английских авторов (Чосера, Попа, Сиббера, Локка) «за мой счет, но по другому адресу, поскольку они предназначаются для подарка». Эти книги были подарены Дидро; они переплыли через Ла-Манш и заняли место в его библиотеке. Но библиотека Дидро как раз в тот момент находилась в процессе продажи русской императрице Екатерине. И когда в 1784 году (как написано во всех энциклопедиях) Дидро подвергся неизбежной Смерти Автора, все его книги, включая и те, что подарил Стерн, отправились в Россию и попали в библиотеку Эрмитажа, которую, как я полагаю, мы будем иметь честь осмотреть и, возможно, вскоре их там увидим… (Бу: «Как знать…»)

Насколько понимаю, в Россию переехали многие рукописи Дидро. Включая великолепного «Племянника Рамо» (Биргитта: «Ну, это ваше личное мнение…») и так и не законченный текст «Жака». Позднее рукописи, не публиковавшиеся при жизни Дидро, откуда-то выплыли и появились в Германии и Франции. Они начали издаваться, но очень небрежно. Кое-кто подозревает, что в России хранится еще много рукописей (Бу: «Только не я…»), и, возможно, добравшись до Петербурга, мы узнаем гораздо больше о продолжении этой, не законченной в свое время истории… (Андерс: «А вы сегодня смотрели новости?»)

Ну вот и все… хотя нужно еще кое-что добавить. Книги Стерна отправились в Россию, но что же случилось с ответным подарком Дидро Стерну — его собственными работами по философии и искусствоведению? Они отправились в Англию и заняли свое место в Шенди-холле, под коксуолдским «философским колпаком» Стерна. Но после его смерти в этом доме жил приходской священник. Потом дом был заброшен и пустовал, а затем его нашел и отреставрировал Кеннет Монкман. Он же начал восстанавливать и потерянную библиотеку Стерна. Там-то я и увидел некоторые из этих книг, хотя большинство до сих пор не найдено. Это случилось в 1968-м, в год Смерти Автора, который также стал годом моего визита в Шенди-холл и участия в литературных похоронах, на которых не оказалось покойника.

Итак, Бу, мне очень жаль, но это все, что я могу предложить в качестве концовки, и это все, что я смог предложить в качестве лекции. Мне очень жаль, но первый по вашему списку доклад на самом деле не является докладом…

Через просторный внутренний двор, мимо разодетых в красно-зеленое гусар — и прямиком в первую ловушку дворцового этикета. Вверх по каменной лестнице, там встретит вас молодой дворецкий. Назовите свое имя; передайте позаимствованную у друзей медвежью шубу специально приставленному к шубам слуге в кружевных манжетах и чулках до колен. Проверьте, все ли у вас в порядке, посмотревшись в одно из огромных зеркал, благо они развешаны повсюду. Поправьте новенький парик, купленный за большие деньги у лучшего торговца париками в богатой галерее на Невском. «Парижский товар», как сказал продавец, но здесь так говорят обо всем, что продается. Стряхните пудру, просыпавшуюся с парика на черный камзол философа. Подтяните дырявые чулки: ведь нет рядом Дорогой Зануды и некому их заштопать. Следуйте за маленьким пажом сквозь дворцовые лабиринты, по широким коридорам с окнами, выходящими на Неву и на виднеющуюся за рекой крепость, где находят упокоение российские императоры по завершении своих тяжких трудов. Посмотрите на марширующих солдат, на воду, на бесконечные, раскачивающиеся на ветру мачты.

Полюбуйтесь на великолепные картины, по большей части вами же и приобретенные, что делает созерцание их приятным вдвойне. Поразитесь еще раз обнаженным гигантам великого Рембрандта. Посмотрите на остролицых бородачей Ван Дейка. Отдайте должное богатству сочных красок «Успения Марии» Караваджо. Восхититесь «Поклонением волхвов» Рубенса. «Только благодаря тебе, дорогой друг, — признался он однажды Мельхиору Гримму в приступе публичной откровенности на страницах информационного дворцового листка, который они вместе издавали, — начал я понимать магию светотени, познал наслаждение цветом и переливами оттенков». И сейчас в многообразии знакомых уже красок и буйстве живой плоти он ухитряется подметить нечто оригинальное, такое, чего не замечал даже на выставках в парижских салонах, о которых писал много лет назад. Философ на мгновение замешкался у эскизов Клериссо, медитаций художника на римских развалинах — вот что не мешало бы приобрести всем королям в напоминание о бренности всего сущего, о непрочности цивилизации и неотвратимости несчастий. Остановился второй раз у замечательных «железных» полотен Джозефа Райта, изображающих Дерби — до омерзения живой, почти натуралистический образ мануфактуры и индустриального общества в целом, сравнимый с его собственной энциклопедией. И останавливался снова и снова — перед поразительно живой статуей Кановы, перед бюстом работы англичанина Ноллекенса, даже перед двумя головами разобиженного на весь свет, желчного малыша Фальконе. Зал игрушек. Зал крашеных и посеребренных пасхальных яиц. Прекрасная выставка человеческих зубов, вырванных в интересах науки самим Великим Петром.

Но минуточку… Сидит, склонив голову, в кресле, вон там — неужели это… точно… нет, не может быть — Вольтер??? Он не уверен, он сомневается… Всю сознательную жизнь он любил и часто ненавидел этого опасного человека. Для потомков их имена неразрывно связаны, порой их путают или принимают за одного человека, это вроде как станция метро с двойным названием: «Дидро-Вольтер». Но на самом деле эти двое — словно Бокс и Кокс из фарса Мортона, по-настоящему близки были только на бумаге и никогда не встречались непосредственно, лицом к лицу. Так уж сложилось — один отправлялся в изгнание, другой возвращался домой. Но встреча их предначертана самой Книгой Судеб, что творится на небесах. Философ не сомневался, что рано или поздно это случится. Но ведь не здесь же? Как оказался Вольтер здесь, в Северной Пальмире? Он, Дидро, решился на это путешествие, но ведь не он же выманил хитрую восьмидесятилетнюю лису из швейцарского логова? Конечно нет. Аруэ слишком стар, слишком умен и после Потсдама научился отдавать дань уважения и одарять светом своего разума, не покидая безопасных республиканских рощ.

Наверняка это всего лишь видение. Вот он сидит: не прикрытые париком волосы, римская тога, как будто собрался играть в одной из собственных своих драм, уклончивый взгляд и проказливый оскал. Надо подойти поближе. Да, это Аруэ, великий старик, создатель жуликоватого Кандида и мудрого, но невинного Задига. Это знаменитый Вольтер, но — не совсем он. Его живая плоть, без сомнения, по-прежнему в Фернее, среди коровьих пастбищ, и неисчерпаемая энергия мысли по-прежнему изливается в бесчисленные философские трактаты, романы, новеллы и драмы (в сравнении с такой производительностью блекнут даже достижения нашего героя). В Фернее он и останется — бунтующий и потворствующий, протестующий и насмехающийся, внушающий страх королям и священникам, останется, чтобы присматривать за толпой часовщиков, устраивать многолюдные приемы с театральными представлениями, с кривой ухмылкой созерцать падение Франции. Этот же Вольтер — не плоть, он — камень. Не человек, но статуя совершила это путешествие. Восседающее здесь изваяние — точное подобие великого мыслителя, копия в полный рост, Вольтер, уже готовый предстать перед Потомками. Теперь все стало на свои места. Перед ним образ, созданный в Фернее гениальным Гудоном. Когда-то он же изваял и нашего героя — правда, портрет вышел не таким удачным.