Гнездо ласточки - Татьяна Тронина

Ладно, Гена на них не в обиде. Он вообще ни на кого никогда не обижался. Что ж, такие люди. Просто надо в очередной раз встать с колен, отряхнуться и идти дальше. Опять надеясь на чудо.

Гена схоронился в лесу, чтобы переждать, пока в городе все успокоятся, забудут, а потом уж можно тронуться в путь, на север. На севере хоть и климат паршивый, зато люди добрее, понимающие они там… Биография их не смутит.

Пока поселился Гена на небольшом островке посреди реки. Шалашик себе сделал, рыбу ловил, на зайцев силки ставил. Иногда наведывался в деревеньку неподалеку. Деревенские – они попроще, не такие злые, как городские.

В деревне Гена менял пойманных в силки зайцев на продукты. Соль, сахар, чай. Спички там еще и прочая ерунда… Ружьецо ему даже обломилось на время – все от женщины одной. Она ему ружье, а он ей то кабанчика, то гусей с охоты.

Да, да, да. И тут Гена умудрился встретить женщину. Жила в своем доме, небедная, хозяйство у нее огромное – живность всякая, пасека… Сын имелся, но совсем взрослый, лет тридцать парню.

И вроде бы можно остаться… Намеки женщина делала. А что, в этих местах мужиков-то днем с огнем не сыскать, а кто имелся – либо пьянчужка совсем, либо к рукам уже прибран.

В общем, Гена крепко задумался. Остаться с новой дамой сердца (Нюсей ее звали, кстати) или уйти в неизвестность?

Минусы от этого сожительства были такие:

1. В отличие от предыдущей пассии, Нюся ни красотой, ни молодостью, ни прочими достоинствами не отличалась. Большая такая женщина, твердая, словно из камня вся, и лицо точно топором рублено – такое жесткое, неулыбчивое.

2. Неласковая она. Вроде любви хотела, а глаза черные-черные, страшные… Наверное, только сына своего и любила, но при этом в ежовых рукавицах парня держала, ни шагу ему в сторону не давала ступить. А он вроде как уже и без воли человек. Просто сидит часами на одном месте, ничего не хочет. Рассказывали другие люди – невесту себе весной нашел, к себе позвал – тихая такая девушка, мелкая из себя. Сирота. Но Нюсе она не понравилась.

Нюся ее из дома выжила. Буквально перед появлением Гены эта девица из дома сбежала, от злой свекровки, вся в слезах. Сбежала в чем была, а куда бежать, тут леса одни кругом, места глухие. Добралась ли до города девчонка? Жалко… Гене всех жалко было. Нюся же запретила сыну звонить беглянке, искать ее. Вот такая была женщина-камень. Ляжет еще на Генину жизнь могильной плитой, задавит.

Словом, подумать надо крепко было, прежде чем что-то решить с Нюсей…

На днях тоже приключение случилось. Сидел Гена с удочкой на своем острове, глядь – тело плывет по воде. Девчонка какая-то. В первый момент Гена даже подумал – не Нюсина ли невестка, уж больно похожа по описанию – худая да мелкая…

Ан нет! Это оказалась Тонечкина племянница, Кира. Вот тоже чудеса. Сидел-сидел в лесу затворником, а тут к нему по воде знакомая приплыла, да еще та самая, которая его с Тонечкой разлучила. Ведь с нее, с Киры, и началось все.

Другой бы на месте Гены позволил бы обидчице утонуть, но только не он. Все-таки женщина тоже. Жалко.

Вытащил, выходил.

Ух, странная она, эта Кира. Вроде и не сильно ранена, а лежит и в небо смотрит. Молчит, совсем даже не рассказывает, что там случилось, почему в реке оказалась, да еще подстреленная!

«Надо ее до города довезти, что ли… – размышлял Гена, идя по лесу с ружьем за плечом (кабанчика надеялся раздобыть). – Ищут ее, поди. У ей вроде жених там, в городе, рыжий такой, помню. Поссорились они, что ли? Или он изменил ей? Нет, она изменила, а он в нее стрелял? Точно. Вот теперь она переживает, бедная. Не, ну а что, до зимы тут сидеть? Надо обязательно ее до города отвезти. Ищут ее, точно, вон у нее родни сколько… И я же потом виноватым окажусь!»

– Пошли вон! Пошли! – чей-то крик неподалеку.

Гена замер, затаился. Он очень не хотел с кем-то встречаться. Охотники, что ли, тоже кабанчика пришли подстрелить?

– Ах гады… Да пошли вы!

Тявканье, рычание.

«Нет, что-то не то творится», – подумал Гена и рванул вперед. На небольшой поляне – береза, вокруг волки собрались, штук семь. Один здоровый, с большим белым лбом, и второй тоже немаленький, с черными подпалинами… Самка, кстати. Эти, поди, вожаки, у них всегда в стае двое верховодят, он и она… И приплод только они приносят. Точно, вон и щенки вдали в травке прыгают.

Волки смотрели на Гену настороженно, недобро. «Наглые какие, ничего не боятся!» – возмутился Гена и прицелился.

Миг – и на поляне уже ни одного зверя, как ветром их всех сдуло. Хитрые, заразы! И стрелять не пришлось.

Треск ветвей, на землю с березы свалился мужчина.

– Ох ты… Вовремя вы! Подо мной ветка подломилась… – сдавленным голосом, пытаясь подняться, произнес несчастный. – А так сожрали бы меня, зверюги!

Гена перекрестился. Перед ним стоял Тимофей, этот рыжий здоровяк, жених Киры.

– Здрасте… А мы с тобой знакомы, брателло! – приветливо произнес Гена.

– Что? Черт… Геннадий!

– Он самый.

– Тесен мир…

– Охотимся? – осторожно спросил Гена, памятуя о том, что, возможно, Тимофей и стрелял в Киру. Если так, то надо от этого товарища подальше быть и к Кире не подпускать.

– Нет. Я и стрелять-то не умею. Блин… ногу распорол… – Тимофей растерянно оглядывал свою ногу – ткань на брючине, где икра, – разодрана, кровь.

– Айн момент, у меня бинт тут есть, – Гена полез в рюкзак. Слова о том, что Тимофей не умеет стрелять, значительно его успокоили. – Да, бинт у меня есть, вот… Перевяжи покрепче. Рана-то не особо опасная… Верно, за сук зацепил… Так ты чего тут, охотился?

– Нет же! Я Киру ищу. Помнишь Киру, мы с ней вместе из Москвы приехали? Она пропала, когда на охоту ходила с отцом. Ты Киру не видел, брат? – Тимофей, перевязав ногу, поднял голову и посмотрел в глаза Гене с каким-то безумным отчаянием.

* * *

Все эти дни на острове Кира пыталась понять, что же такое произошло. Почему, как?! Как получилось, что родной отец стрелял в нее?

«Он хотел меня убить. Он хотел меня убить. Он не просто хотел это сделать, он выстрелил, а значит – он убил меня!» – вертелась в голове у Киры мысль, с которой она никак не могла смириться, которую не могла принять.

Родной отец хотел ее убить.

Все эти дни на острове Кира словно не жила, а существовала между небом и землей, в подвешенном состоянии. Вставала иногда, умывалась водой из реки, ела – что готовил Геннадий, односложно отвечала на его вопросы (да, нет, не знаю), – потом снова ложилась на подстилку из старого, пахнущего дегтем одеяла и в таком состоянии проводила часы, пытаясь заставить себя поверить в то, что родной отец хотел ее убить.

Ни о чем другом она думать не могла.