Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн

плоть, встречаются редко. Чаще встречаются «прожигатели жизни», любители наслаждений, но и этот тип образует периферию общества, в центре которого – люди работяще-созидательного типа. В их жизни есть и аскетические, и гедонистические элементы: подавление одних желаний и удовлетворение других, – но в целом степень их желаний значительно превосходит степень удовлетворения, и именно эта неудовлетворенность заставляет производить символические замены желаемых объектов и символические способы утоления желаний.

Конец истории как предмет желания

Гедонизм и аскетизм на уровне идейных построений превращаются в утопию и апокалипсис. Утопия – сладострастный образ будущего, которым распаляется желание исторического конца; апокалипсис – образ кары и гибели, который, наоборот, удерживает от конца, призывает образумиться, воздержаться. Таковы два механизма вожделения-сдерживания, самодвижение которого образует устремленность и неутоленность истории. Эти механизмы ускорения-сдерживания предназначены к тому, чтобы «волновать» ткань истории, которая набегает и разреживается, образует складки. Сходные антиномии действуют и в качестве политических движений. Либерализм развязывает желания, тогда как консерватизм сдерживает их, откладывает их утоление. Таковы две основные силы истории, действие которых чередуется, обусловливая ее прерывно-поступательное движение, приступы и откаты либидо. Причем и либерализм, и консерватизм могут действовать в своих крайних, радикальных формах, как революция и реакция.

Прямая связь революционного проекта с эротизацией, точнее, десублимацией и оргиастическим взрывом истории обнаружилась еще у «новых левых». Герберт Маркузе провозглашает в своей книге «Эрос и цивилизация» (1955):

Освобожденное либидо прорвало бы институциональные границы, установленные для него принципом реальности. <…> Перестав быть инструментом труда полный рабочий день, тело вновь стало бы сексуальным. Начавшись с оживления всех эрогенных зон, «регрессивное» распространение либидо проявилось бы в возрождении прегенитальной полиморфной сексуальности и закате генитального приоритета. Тело как целое превратилось бы в объект катексиса, в инструмент наслаждения[142].

Этот проект «освобождения либидо» не учитывает того фактора, что либидо сдерживается не столько внешним принципом реальности, сколько игрой внутренних противожеланий, усиливающих самозапретов. Г. Маркузе вводит понятие «самосублимация сексуальности», но подразумевает под ним прямолинейное движение от подавления к свободе, «способность сексуальности создать при специфических условиях высокоцивилизованные человеческие отношения, свободные от репрессивной организации, налагаемой на инстинкт существующей цивилизацией»[143]. Маркузе не видит никакой диалектики в самом существе либидо, которое возрастает именно в силу саморепрессии.

В желании все строится на ироническом выверте значений. Желание живет в надежде на кульминацию и в ее отсрочке, в устремлении к своему концу и в сознательном отдалении от него. Вся история проникнута иронией желания, которое ищет того, чего старается избежать, одновременно и разгоняется, и тормозит на пути к своей цели. В момент искусственного ускорения (гиперсексуальные образы) оно вдруг замедляется, а в момент искусственного замедления (антисексуальные образы) вдруг делает неудержимый рывок. Маркузеанская идеология освобожденного либидо – это беспримесная эрото-утопия, которая проходит мимо иронии эроса и поэтому не способна оценить трагических последствий его исторического «освобождения». Ведь каждый оргазм – это крушение желания, «малая смерть», последствия которой непредсказуемы в масштабах всего человечества, коль скоро именно оно выступает либидоносным субъектом такого исторического проекта. История забегает вперед себя в образах желания как утопии – и замедляет свой бег перед устрашающими образами апокалипсиса. Вместе с тем каждое из этих движений вызывает противодвижение, так что ткань истории испещряется мелкой рябью, интерференцией разных потоков желания, ускоряющих и задерживающих ее ход. Если история есть эротический «проект» человечества, то мы всегда находимся в самой бурной середине его (не)исполнения.

✓ Возможное, Игра, Любовь, Обаяние, Тело

Жизнь

Жизнь – основное понятие биологии, активное саморазвитие организма в процессе его энергетического и информационного обмена с окружающей средой.

Широкое определение жизни

Живое существует не только в природе. Живыми бывают не только растения и животные, но и мысли, произведения, характеры, отношения между людьми. Живое сердце, живой ум, живая вера, живое лицо, живая душа, живой разговор – все это проявления жизни.

Поэтому нельзя сводить понимание жизни только к естественным наукам, которые ограничиваются ее изучением в материальной природе. Нужна дисциплина более широкая, чем биология, – биософия (буквально – «жизнемудрие», от греч. bio, жизнь, и sophia, мудрость), которая изучала бы жизнь во всех ее проявлениях: как материальных, так и духовных; как в природе, так и в культуре. Биософия рассматривает признаки и возможности живого во всей совокупности человеческих чувств и действий: эмоциональную, интеллектуальную, общественную, нравственную, духовную, творческую жизнь. Что отличает живое от мертвого? Почему одни мысли, слова и дела живут долго, а другие рано умирают или рождаются мертвыми? Что придает жизненность нашим отношениям и установкам?

Попытаемся дать максимально общее определение живого, к чему бы оно ни относилось. Живое – то, что способно к движению и росту, источником которых является оно само. Жизнь творит себя из себя, отсюда ее известное определение как «аутопоэзиса», самотворчества[144]. Живое способно к обмену с окружающей средой: вбирает внешнее, перерабатывает в себе, производит новое и само воздействует на среду. Живое порождает нечто подобное себе и вместе с тем отличное от себя. Живое имеет внутреннюю организацию и противится хаосу, распаду и смерти. Живое наделено энергией и стремится ее увеличить в себе и в окружающем мире, противостоя энтропии. Оно обладает определенной свободой и независимостью от своего окружения, активно проявляет себя в нем: приспосабливается к нему и вместе с тем приспособляет его к себе, само конструирует среду своего обитания.

Жизнь в этом широчайшем смысле может осуществляться на любой материальной основе, включая биополимерную (белки и нуклеиновые кислоты), но также знаковую, текстуальную, символическую. Живые тексты соразделяют с живыми организмами свойства роста, размножения, гомеостазиса, самоорганизации, способность обмениваться своим информационным содержанием с другими текстами, со знаковой средой и вместе с тем сохранять самостоятельный смысл. Рост и размножение текста как организма особенно легко наблюдать в знаковой среде Интернета. Если семиотика находит широкое применение в изучении жизненных процессов, в частности генетической передaчи информации, то естественно предположить, что биологический, точнее, биософский подход к текстам, идеям, художественным произведениям также закономерен.

Обычно выделяются четыре царства жизни: прокариоты (бактерии, синезеленые водоросли) и три царства эукариотов (растения, грибы, животные). Но ничто не мешает нам выделить еще одно царство жизни – «ноокариоты» (от др. – греч. noos – ум): духовные энергии, умные сущности, живоносные смыслы и тексты. Про некоторые идеи можно сказать, что они живые, обладают свойством целостности, саморазвития, они множатся в истории человечества. И сама история человечества в значительной степени есть реализация идей как живоподобных, саморазвивающихся смыслов.

Оживление жизни

Глагол