Во власти теней - Жюльетта Бенцони

– Вам так трудно рассказать мне о Карло Пацци? Вы считаете, что мне следует подкрепиться, прежде чем начать разговор на эту тему?

Она разом осушила бокал и отдала его Борджиа. Он взял из ее рук бокал, не отнимая своих пальцев от ее руки, приложил губы к тому месту, где она пила, и допил последние капли благородного напитка.

– Это тоже чудовище, но другого рода, – ответил он наконец со вздохом. – Совсем не злой, я в этом уверен, но это странное существо, какое рождается иногда на свет. Говорят, что он плод изнасилования и что при рождении он непоправимо повредил плоть своей матери. Мысль, что вас могут выдать замуж за этого выродка, невыносима для любого нормального мужчины. Вы созданы для того, чтобы вас любили принцы.

Борджиа налил Фьоре еще немного вина и, когда она выпила, присел на край ее постели, взял бокал из пальцев, потом бросил его в камин, словно пустячную вещь. Хрупкое произведение искусства разбилось на множество красных и золотых осколков.

– К нему прикасались ваши губы, – прошептал он хрипловатым голосом, выдававшим его желание. – Никто больше не смеет приложить к нему свои.

Пламенный взгляд устремился на нее из-под его тяжелых сощурившихся век. Рука, положенная на ее плечо, сильно сжала его, в то время как другая скользила под шитым золотом стеганым одеялом, ища грудь. Фьора резко отодвинулась к краю кровати и подтянула колени к груди.

– Следует ли напоминать вам, монсеньор, что я больна? – спросила она таким ледяным голосом, что он сразу охладил пыл Борджиа.

С сожалением он отнял руки, поласкав ее при этом еще раз. Потом встал.

– Извините меня, – прошептал он. – Ваши глаза похожи на грозовое небо, в котором, кажется, легко затеряться, а я не желаю ничего другого, как только нравиться вам.

Она заметила, что, вставая, он слегка покачнулся, и сказала с жесткой усмешкой:

– Не для того ли, чтобы понравиться мне, вы взяли на себя неслыханный риск лично приехать за мной прошлой ночью?

– А что в этом такого странного? – спросил кардинал с внезапным высокомерием. – Ценную вещь нельзя доверять грубым рукам слуги.

– Вот уже второй раз вы сравниваете меня с вещью. Вы забываете, что я женщина.

– О нет, я этого не забываю, – усмехнулся Борджиа. – Наоборот, я только об этом и думаю. Да, вы женщина, и самая желанная, которую я когда-либо встречал. Даже в день вашего прибытия. Вы тогда были худы, как голодная кошка, и бледны, как лунный свет, но вы были для меня самым красивым, самым желанным из всех созданий, и тогда я поклялся, что вы будете моей.

– Именно для этого вы помогли мне убежать из монастыря и привели сюда?

– А какая же может быть другая причина? – искренне удивился кардинал. – Король Франции, конечно, интересует меня, но клянусь, если бы вы не были так красивы, я не позаботился бы о вас никогда. Что касается меня, то всякий раз, когда я желал ту или иную женщину, я получал ее, и незамедлительно. Но ради вас я готов проявить некоторое терпение, ибо я знаю, что вы стоите того еще и потому, что от ожидания удовольствие будет только острее, когда наконец я буду обладать вами.

– Вы только зря потеряете время, монсеньор, – сказала Фьора, которую начал охватывать гнев. – Я доверилась вам, потому что надеялась, что вы поможете мне убежать… из этого святого города и вернуться домой.

– Без сомнения. Но пока это невозможно, и боюсь, что это продлится еще долго. Во всяком случае, до тех пор, пока вы не дадите мне того, что я жду от вас. Я хочу, чтобы мне заплатили за мои усилия и за опасность, которой я подвергался ради ваших красивых глаз, и заплатили единственной монетой, которая меня интересует.

– То есть собой? Вы слишком самоуверенны, дон Родриго! Но мне только двадцать лет, а вам вдвое больше. Вам не приходила в голову мысль, что я не могу полюбить вас?

Борджиа разразился хохотом, обнажив свои белые зубы. Он очень гордился ими и поэтому часто смеялся.

– Кто здесь говорит о любви? Я ищу только удовольствие, и чем ценнее женщина, тем полнее удовольствие. Удовольствие, моя флорентийка! Если вы не знаете его, то я могу научить вас получать его, потому что наслаждение опьяняет еще больше, если оно взаимно. Я понимаю, о чем вы сейчас думаете: я отдамся ему сейчас же и таким образом избавлюсь от него. Я не хочу этого. Мой вкус требовательный и утонченный, поэтому сейчас – извините, что говорю вам это, – лекарства Хуаны сделали вас не очень аппетитной.

Фьора чуть не задохнулась, почувствовав, что краснеет, потому что она сама сейчас подумала об этом. Не впервые она попадала в ловушку, поставленную мужским желанием. Ей приходилось даже самой провоцировать мужчин, как это было в Тионвилле, где она встретилась с Кампобассо, выполняя задание короля Людовика.

– Выздоравливайте, мой ангел, – мягко добавил Борджиа, – и станьте вновь такой же неотразимой, какой вы были в саду Сан-Систо! Я украшу вас, как идола, подчеркну вашу красоту всем тем, чем богатство может украсить человеческое тело, и мне будет приятно от этой милой игры. Что же касается возраста, то он мне еще ни разу не причинял ни малейшей заботы, и вы увидите, что в огне любви я более опытен и силен, чем любой дамский угодник.

Увидев испуганное лицо Фьоры, он снова рассмеялся:

– Вы сомневаетесь в этом? Римские куртизанки называли меня Бык Борджиа. Вы будете моей Пацифеей,[13]и мы родим нового Минотавра.

При этих его словах Фьора дала волю своему гневу, переполнявшему ее.

– Я не рожу никого! – крикнула она. – У меня сын во Франции, и я хочу увидеться с ним. Как вы можете вообразить себе хотя бы на минуту, что у меня есть желание отдаться вам?

Кардинал улыбнулся ей в ответ и нежно провел пальцем по ее щеке.

– Оно придет, уверяю вас. Во всяком случае, раз вам придется пожить здесь в течение нескольких недель взаперти, то почему бы не провести это время самым приятным образом? А в любви я мастер.

Кровь прилила к лицу молодой женщины, она закашлялась.

– Отдохните, – сказал странный хозяин дома. – Хуана сейчас придет и приготовит вас ко сну.

Наконец он вышел, и, как по волшебству, Фьора перестала кашлять. Она не понимала, что с ней творилось. Несколько минут назад она вспомнила о Кампобассо, о котором с тех пор ничего не знала. Тот тоже был большим любителем женщин, но он хоть любил ее, для этого же мужчины она была просто красивой вещью, игрушкой, которой он хотел позабавиться. И вдобавок этот человек был священником!

Вдруг Фьора вспомнила о Леонарде. Она и вообразить себе сейчас не могла, что ее «голубка» заперта в этом Риме, бывшем для нее преддверием рая, что ей угрожал смертью папа римский и что она зависит от похотливых капризов одного из иерархов святой католической церкви.