Зверь дышит - Николай Байтов

Всякой маленькой галерее нужно большое имя. Чёрный квадрат — это повод, чтобы дальше жизнь была. Рядом с авангардистами 20-х годов висят наши эти все придурки. Когда человек не имеет никаких для себя позиций и врубается в каждое фуфло. Это нормально. Бордачёв имел для себя позицию, здесь он её не имеет. Есть настоящие, излом. Но — тошниловка излом его. Чувственные ситуации, они рано или поздно приходят к тоске, на мизинец маленький или указательный палец. Беда знаешь в чём, — что это не доказано. И это неумеха, и Колька над этим работает.

Подавляющее большинство людей безграмотно эстетически. Они не знают, что красиво, что безобразно. То есть не так, неправильно, — они вообще не размышляют в этом аспекте. Думают о чём-то совершенно другом — и оказываются полностью беззащитными перед любым фуфлом и идиотством, которые норовят в них внедриться. Я готов плакать над их судьбой. О, идиотство-то как раз и находит в них отклик, по преимуществу. Так почему-то получается. Мальчик с гармошкой, почему ты поёшь такие тошнотворные песенки? А потому, что, дядя, за них больше бросают копеечек. — Ну уж нет, я-то тебе ничего за них не дам! — Так и шёл бы ты на хуй. Однако слово «хуй», я вижу, подчёркивается сразу красной волнистой линией. Значит, его нет в вордовском словаре, даже в двухтысячной версии. А что? Его и не будет никогда, ни в какой версии. Это железно. Думаешь?

Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей, чтобы тамошним бакланам дать конкретных пиздюлей. Но снегу навалило! Полметра слой. Внизу, конечно, более плотный. Надо на крыше чистить, а то протечёт. Возле трубы там щели. Не у паровоза, а у дома. Прошлый год залило в кухне, у печки. Потолок там теперь в зеленоватых разводах.

С этой точки я уже рисовал. Забор, сбегающий с косогора на луг, почернел. Гляжу, поднимается медленно в гору. Он был ярко-красный. За два года постарел, осунулся. Венедикт Март, футурист расстрелянный, пришёл и смотрит. Там за углом, за углом света. Морозы сменяются, сменяются сыростью. Боря, у тебя нельзя будет снять дачу? — Посмотрим. — Люся, ты имей в виду, если Боря или ещё кто-то будет сдавать. Но снегу-то навалило, а? Там за углом, за углом дня. Ты знаешь, что это лучшее стихотворение XX века? — Нет, я отнюдь как бы не компетентен. А кто это сказал? Сосна так считает. Понимаю, сосен здесь много, ты сам всё время сажаешь, я знаю. Подсаживаю. Ты знаешь, я люблю деревья больше, чем цветы и огороды. Сажаю и выращиваю. Но у меня много гибнет. Две секвойи погибли в том году. Они заплесневели зимой под горшками. И после не оклемались. Я плакал о них.

Ветер какой-то северо-восточный — дует со всех сторон. А на рынке ветра нет — так там мороз. Потепление обещали к субботе. А вы чего в Петербурге поделываете? Там просто знакомая одна, она куратор площадей. У Пяти углов. Я вам могу обратно сбросить на e-mail. У меня есть юридическое лицо. Ну, эта вот Маша. Есть сайт. Увидимся. Какой-то контакт. [Мой ник — Шишкин. Йом?] Да, довольно ёмко. Получил по морде Саша Соколов. Сокол, кречет — это же близкие птицы, или нет? Кречет, значит, получил по юридической морде. Этакая категория людей, вечно озабоченных тем, что они очень умные. Постоянно удивляются своему уму? Как Брюсов — постоянно радуются своей фамилии. Удивляются и гордятся. Но это лучше, чем гордиться своим идиотизмом. Почему, кто? Ну, вообще распространено сейчас. Даже навязывается молодёжи как стиль жизни. Посмотри телевизор. Не хочу.

Сколько раз, покупая очки, думал, что надо тут же купить запасные. Но это всегда так и оставалось лишь благим намерением. Смысл этой травмы — чтоб меньше глазел на образы, больше думал о словах. Пока только предупреждение наполовину. Придёт время — и весь обратишься в слух. Вот уж чего бы никак не хотелось. Всем этим вологжанинам, Никольским, бийским, купер-штейнам нужно лишь одно: слушать и слушать фон, — всякий звук и разговорную болтовню. Мне ж это ни к чему не нужно. Я выключаю радио — они снова включают. Каждый раз. Они для меня — монстры. Ужасаюсь и прячусь в пещеру. Пожиратели мусора — вместо того чтобы питаться тишиной. А образы думать не мешают, — наоборот. И не успел трёх раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася. «Шемяка, ты дал мне средство к покаянию». — Вряд ли. Гордость слышится. Снова — уязвить, подколоть.

Мальчик с гармошкой, а ты не боишься, что если ты опять запоёшь про то, как ты хочешь, хочешь опять по крышам бегать, голубей гонять, то я сойду с ума и вдруг сверну тебе шею? — Нет, не боюсь. Потому что ты, дядя, здравомыслящий и с ума сойти не можешь. Будешь слушать и терпеть. — Ну, не я — другой кто-нибудь. Мало ли кругом психов. — А другим всем по хую.

Воцарилася тишь, доносилося лишь. Картина со словом связана, от этого никуда не деться. Название подписывается почти всегда. А если нет, зритель чувствует подвох и дискомфорт. Нет названия — тоже не просто так, а с какой-то зловредной целью. Грачи прилетели? — Не ждали! Зачем? Совсем не факт, что это их имена. Комментарий, по-видимому. Образ отбрасывает словесную тень. И чем в самом образе меньше наррации, тем эта тень длинней. Минималисты приложили к своим объектам тома интерпретаций.

Названия вещей лишь воздух сотрясают. Как? Виньетка ложной сути. Опять сейчас будет скрипеть шарманка про логоцентризм. Или фоно-… — как бишь его. Глядя одним глазом. Попугай вытягивает билетик. Кто-то и тебя потом с шарманкою сравнит, в которой что-то.

(7)

И потом, очки с маленькими стёклами — они же злые! Зачем такая глупая мода. Или я чего-то не понимаю? Ты ничего не понимаешь. Не злые, а деловые. Живёшь, как в чужой стране. Мне плевать, евреи или русские. Живёшь, как Дант, — в изгнании каком-то. Кругом — ну просто папуасы. Чужая ментальность, чужой язык. Ни одного соотечественника. Умом Папуа-Новую-Гвинею не понять. Вот это, наверное, и есть ад. Указатель, метафора.

Прибывая на станцию Варшавская, счёл нужным просигналить. Кто его разберёт, что ему взбрело. Жертвы будут. Рано или поздно между Автозаводской и Коломенской мост будет взорван и поезд проходящий метро рухнет в воду. А сверху сползут оставшиеся вагоны. Чем этот мир хуже, чем иной? Да ничем.

Нет, не сяду. Там сидит какая-то вонючая старушка, от которой все разбегаются. Будешь проходить — посмотри, как отполированы у собаки морда и лапа. До сияния. На Площади революции. Ей молятся. Наверное, среди приезжих возникло поверье, что она приносит удачу. Проходят и трогают за морду и лапу. Только одна — где с Театральной выходишь на платформу в сторону Бауманской.

Я ждал, но она так и не появилась. Не вышла из магазина. Тогда я подумал, что она каким-то образом вышла раньше меня и уехала. Тут подошла электричка, и я сел. Через остановку сошёл, но не узнал станции. Я подумал, что случайно сел не в ту сторону. Стал перебираться на противоположную платформу. Я думал, это Удельная, а оказалось — Раменское. То есть я ехал правильно, только проехал. В электричке вдруг встречаю Алёшу. Это меня ещё больше насторожило: «А в Кратове будет остановка?» — «Нет, конечно, — сказал он. — Сейчас сойдём». И добавил: «Она тоже не доехала до Кратова. Она вообще так и не появилась». Тогда я понял, что реальность как-то сломалась и теперь мне в Кратово не попасть: буду бесконечно промахиваться, потому что оказался в другом измерении, где её нет. Т. е. в этом смысле я сам исчез. Но мне не было ни обидно, ни страшно. Не было жаль ни себя, ни её. «Ну, буду ездить. Чем-то всё равно это должно закончиться», — подумал я равнодушно.