Война Кланов. Медведь 1 - Алексей Калинин

мне больше, а жмот и… и… В общем жлобяра та ещё, – возмущаюсь я.

Мой друг Сашка, тот самый хохотун, которому достаточно показать танцующий палец, чтобы он улыбнулся, и пару раз сжать и резко выпрямить пальцы, мол – гляди, дискотека, чтобы он рассмеялся навзрыд, именно этот человек лишь хмыкает над моей шуткой. Я так и не понимаю– то ли он улыбается, то ли презрительно морщится. Синий мешочек для сменной обуви Александр убирает в свой рюкзак, я успеваю заметить, что у него находится такой же. Здоровый должно быть арбалет, если его разложили на две сумки.

– Скоро Сызрань, поэтому давайте прощаться, – охотница кивает в окно на вынырнувшие домики.

За полукилометром зеленой земли голубеет Волга, её широкая полоса раскидывается до самого горизонта, и там вдали, в зыбком мареве, темнеет другой берег. Такое расстояние от берега до берега я видел только на широком Святом озере, о котором ходят легенды, что на дне стоит церковь и безлунными ночами можно услышать перезвон благовеста.

Меня мутит. Это чувство приходит незаметно, как начало изжоги после сытного ужина. Сравнимо с укачиванием в старом «Пазике», когда от резкого запаха бензина рвется наружу недавно съеденная котлета в тесте. Вместо бензина у меня в нос шибает другое: ароматы человеческого пота, дух немытых волос, несет мочой из туалета, возле которого переминается живая очередь. По вагону летит запах перегара с нотками сигаретной отрыжки.

– Заплохело? – интересуется Вячеслав.

– Нет, всё в норме, с чего ты взял? – от него несет медвежьим духом.

Окружающие предметы почему-то начинают блекнуть, словно кто-то на телевизоре уменьшает настройки цвета. Белокурая девочка описалась ночью и теперь её мать пытается скрыть «следы преступления», заворачивает пожелтевшую простыню в свой пропотевший за ночь комплект. Я чую это через шесть стенок. Так хочется впиться клыками в коричневую родинку, что темнеет у женщины за розовой мочкой уха…

Они всего лишь пища…

– Встряхнись! – стальная ладонь шлепает по щеке.

Я смотрю на ударившую охотницу:

– Зачем же драться? Я же говорю, что в норме!

– Он выругался матом, – объясняет свой поступок проходящей мимо женщине тетя Маша.

– Это правильно! – кивает толстушка. – Совсем молодежь распоясалась.

Женщина, похожая на вставшего на задние лапки хомяка, улыбается охотнице золотыми зубами и идет дальше. Толстая спина натягивает домашний халат, над складками шеи покачиваются медные кудряшки. Если бы она знала, что я могу за считанные секунды разложить её на суповой набор, то не улыбалась бы так радостно.

Вырвать руки, ноги и сложить слово – Охотник…

Я сжимаю челюсти так, что боль стреляет в сторону правого уха и немного отрезвляет. Ненадолго. Запахи духов перебивают ароматы пота, но не до конца. Я мог точно сказать: сколько катышков серы скопилось в ухе у забияки, сколько осталось сигарет у мужика, что курит в тамбуре, какие презервативы использовала парочка из начала вагона, что ночью занималась сексом в туалете.

Я всё это чую.

Краски меркнут ещё больше. За окном двигаются серые деревья, слегка отдающие зеленцой. Серые лица спутников озабоченно смотрят на меня – охотники и берендей. Серые лица серых людей мелькают в сером вагоне. Какую славную пирушку мы могли бы закатить с Вячеславом, если бы не эти двое. Я бы лично принес ему багровое ухо в стакане.

– Женька, держись! Немного осталось, – говорит Александр.

Его рука крепко сжимает мою, и он нагибается над протезом, чтобы пристегнуть к гладкой култышке. Нога в кроссовке остается на поле и похоронена вместе с Федором и Мариной…

«Ты одной ногой в могиле» – чудесная шутка. Три «ха-ха».

– Сань, я постараюсь. Если сорвусь… сделайте это быстро, – выталкиваю я сквозь зубы.

– Сделаю, обещаю. Родителям что-нибудь совру. Не беспокойся за них – охотничья община не оставит, – отвечает тетя Маша.

Это не успокаивает меня. Хочется жить, растить детей, любить жену, строить дом и сажать деревья. Очень хочется жить… и откусить смачный кусок от кучерявого «хомяка», которая проходит мимо. Я чувствую, как ногти впиваются в ладони, когда перед глазами возникает образ ухмыляющегося черного оборотня. В голове звучит одна мысль: «Держаться, держаться!»

Они всего лишь пища…

–Скоро выходим, вы нас провожаете и не даете людям прикоснуться к нему. На улице я сама, – командует охотница.

Парни кивают и поднимаются с мест. Поезд мелкими толчками останавливается, краски не возвращаются, сколько бы я не тер глаза. В мозгу то и дело мелькает образ черного оборотня, его оскал, окровавленные клыки…

Муха на выдавленном глазу…

Я должен держаться!

Куриная голова на плахе…

Я не хочу умирать!

Я иду к выходу между двух парней, в руке похудевший рюкзак. Поезд последним резким рывком останавливается, и я не удерживаюсь на ногах. Покачнувшись, я падаю на сидящего у окна старичка, он чем-то напоминает киношного Хоттабыча. От его тощей шеи с седыми волосками веет одеколоном «Красная Москва» и сладким запахом стареющего мяса. Клыки натягивают кожу губ, ещё немного и вырвутся наружу…

Улыбается черный оборотень…

Они всего лишь пища…

Крепкая рука крюком подъемного крана оттаскивает меня от старика, и я заставляю клыки спрятаться под кожу губ. Очень трудно, но я заставляю.

– Исфините, пошалуйста, я нещаянно, – из-за громоздких зубов я отчаянно шепелявлю.

– Аккуратнее нужно, а то напьются и потом начинают падать, – бурчит старик.

После этих слов я едва не кидаюсь к шее, что возмущенно трясется под седыми волосами. Ладонь Вячеслава держит железной хваткой. Я выдыхаю и двигаюсь вслед за Александром. В окно виднеется серовато-белое здание, я стараюсь сконцентрироваться на нем, чтобы отогнать мысли от людей и их запахов. Большое здание, хмурая погода, мелкий противный дождь, запахи встречающих.

Двигается мясо…

Здание вокзала оказывается зеленовато-белым, при скосе глаз я всё-таки ухватываю оттенок. Мы выходи на платформу, и дальше меня под локоток принимает тетя Маша.

Седые волосы пахнут так вкусно, синеватая жилка на виске стучит в такт шагам и приглашает впиться в неё. Охотница показывает мне стержень в ладони и слегка приподнимает бровь. Я знаю, что стержень желто-бурый, что он из меди и что он может в любое мгновение прекратить мои мучения.

Хочется жить!

Сразу же сосредотачиваюсь на цветах, на темно-серых васильках, на серых соцветиях сирени, на светло-серых хризантемах. Очень вовремя подворачивается бабушка, что расположила ведерки с цветами на платформе. Я почти не распознаю цвета, улавливаю лишь небольшие оттенки.

– Держись, Женя, хотя бы пару часиков продержись, – шепчет охотница.

Я согласно киваю, мой взгляд не отрывается от темных гвоздик. Они так похожи на засохшие малярные кисти, которые обмакнули в ведро с кровью. Я не вижу красного