Колония - Андрей Ливадный

Цинь родился на Земле, в шикарном дворце, и, как следствие, с детства впитал привычку к неограниченной власти. Двадцатипятилетним он принял на себя командование силами концерна в поясе астероидов и после поражения бежал в колонию.

Налёт цивилизованности этого человека исчезал сразу, стоило лишь углубиться в его мысли. Он инстинктивно презирал всё окружающее, не делая разницы между машинами и людьми, из которых по его приказу формировались рабочие и военные подразделения — одни тайно, другие явно, в зависимости от конкретной обстановки и конечных целей, знать которые мог лишь он сам.

При этом Цинь был далеко не глуп. Качества души не мешали развиваться рассудку, но они извращали любую конечную цель, низводя замыслы Цинь Хуаня до уровня самовлюблённого невежества.

Он вынашивал планы оккупации Марса, мнил себя великим стратегом, вёл успешный бизнес, жёстко правил своим сектором, формируя в нём нечто схожее со средневековым государством, в то время как его действиями управлял не разум, а глубоко уязвлённое чувство самолюбия, — четверть века, минувшая с момента окончания астероидного кризиса, не вылечила, а лишь превратила кровоточащие душевные раны в саднящие гниющие язвы…

Такие люди не редкость. Их много на Земле, но там их сдерживает общепланетная политическая система взаимной безопасности, в рамках которой практически невозможно реализовать прямолинейные агрессивные амбиции. Здесь же, на удалении в сотни миллионов километров от стройной системы взаимного сдерживания, успешно разросся готовый лопнуть нарыв властных амбиций, замешанных на ненависти и ущемлённом самолюбии.

* * *

Сектор освоения концерна «Новая Азия». Зона роботизированных производств, лаборатория перспективных разработок…

Микрочипы лежали на лабораторном столе, резко контрастируя с его белой стерильной поверхностью.

Тонкие манипуляторы брали их, аккуратно вставляя в соответствующие по размеру углубления на специально смонтированном стенде.

Процесс проходил за толстым многослойным бронестеклом. В опасной зоне работала лишь автоматика, три человека наблюдали за ходом работ из операторской комнаты, чувствуя себя вполне спокойно.

Испытательно-исследовательский стенд, куда внедрялись микрочипы, был надёжно изолирован от основных компьютерных сетей, да и сама лаборатория перспективных разработок являлась наглухо отрезанным автономным помещением с локальной кибернетической системой. В том случае, если древние микрочипы несли опасность, пострадать могло лишь оборудование нескольких помещений, которое легко восполнимо.

Здесь не ощущались характерные особенности, господствующие в секторе освоения концерна. В зоне высокотехнологичных производств работали исключительно грамотные специалисты. Собственно, это они обеспечивали процветание семьи Ляо, совершенствуя выпускаемую на заводах робототехнику.

Внеочередное техническое задание, присланное в лабораторию вместе с непонятными чипами, не воспринималось этими людьми как что-то экстраординарное — им даже не сообщили, откуда доставлены эти фрагменты кремния.

Процесс изучения артефактов не предполагал захватывающего стремительного действия, он был рутинным, как любое тестирование, когда не знаешь, с какой стороны подступиться к незнакомой схеме устройства, и первоначальная стадия исследований полностью перепоручалась кибернетической системе, которая будет часами, а может быть, неделями перебирать варианты, подключая питание и информационные шлейфы к обнаруженным контактам, пока тысячная или миллионная по счёту попытка не даст вразумительного, поддающегося анализу результата, поэтому, дождавшись, когда все микрочипы будут установлены в предназначенные для них гнёзда, трое наблюдателей покинули операторскую комнату.

Когда будет обнаружено что-либо заслуживающее внимания, кибернетическая система оповестит их.

* * *

Древний комплекс внутрискальных помещений…

Обследовав ещё раз дверь и аварийную переборку, Иннокентий Осипович вернулся в центр помещения, где было меньше обломков, и сел на пол, вытянув ноги.

Спасение от взрыва грозило обернуться долгой мучительной агонией, если он не найдёт практического решения задачи.

Прошло уже два часа после трагических событий, но в замурованный с обеих сторон зал не доносилось ни звука — ни снаружи, со стороны расселины, ни изнутри древнего комплекса.

«Погребён заживо», — таков был вердикт рассудка.

Даже если коридор, ведущий к расселине, не завален каменными обломками на всём протяжении пятидесятиметрового отрезка, справиться с опустившейся за мгновение до взрыва аварийной переборкой Багиров не мог. Скользнув по направляющим, она прочно перекрыла проход.

Внимательно отсканировав преграду, он получил неутешительные данные. Тридцать сантиметров неизвестного сплава, основу которого составляла хромистая сталь. Плита деформировалась и частично выскочила из направляющих, что в корне пресекало надежду на использование какого-либо подъёмного механизма.

Оставалась смятая, покорёженная давним катаклизмом дверь, ведущая в неисследованные недра комплекса. Её толщина составляла всего три сантиметра, и плазменный резак вполне мог справиться с подобной преградой.

Нервозность первых минут после внезапного нападения давно отступила, и, исследуя дверь, Багиров действовал спокойно, даже взвешенно, словно речь шла не о жизни и смерти.

Он понимал, откуда проистекает хладнокровие, но, вопреки жизненным привычкам, не протестовал против пробуждения своей второй личности.

Много лет он держал её в плену самоконтроля, понимая, что на Земле никто не поймёт молодого космодесантника с явно сорванной крышей, его могли лишь осудить за неадекватное поведение в обществе.

Поначалу ломка была трудной. Год он балансировал на грани сумасшествия либо самоубийства — после мрака космоса, холода крионических ячеек, простых и понятных взаимоотношений с ребятами из взвода земное общество показалось ему отвратительным, если не сказать больше.

Ему пришлось дважды войти в одну и ту же реку, он заставил себя сделать это, вопреки древнему утверждению о невозможности подобных попыток.

После выписки из госпиталя он понял, что окружающие его люди совершенно иные, не похожие на ребят из космодесанта. Он не брался судить, но остро чувствовал разницу. В обществе, в которое ему невольно пришлось влиться, не было даже намёка на единство, огромный мегаполис создавал лишь видимость общности миллиардов проживающих в нём людей, а на самом деле каждый был сам за себя, и, по большому счёту, всем им, за редким исключением, было наплевать на то, что где-то в глубоком космосе, за десятки миллионов километров от родной планеты, лежат в анабиозных ячейках молодые парни, которых выводят из состояния ледяного сна лишь затем, чтобы бросить навстречу смерти.

Они защищали Землю, рискуя и отдавая жизни, а здесь едва ли помнили о них.

Казалось, что между колыбелью человечества и дальним космосом пролегла незримая граница, некая зона полного морального отчуждения, и это являлось правдой.