Перворожденный - Стивен Бакстер

Стены были густо покрыты копотью, но пол имел такой вид, словно его недавно вымели. В целом комнату можно было назвать почти уютной, если бы не густой запах нечистот и еще чего-то, что было гораздо сильнее и гуще, — запах гниения.

Женщина, очень молодая, сидела у одной из стен и укачивала на руках ребенка, завернутого в какое-то грубое тряпье. Она бережно положила ребенка на соломенный тюфяк и подошла к Блуму. Хозяйка была одета в простой, не слишком чистый халат. Блум погладил ее по светлым, покрытым пылью волосам, заглянул в голубые глаза и провел рукой по шее. Эмелин подумала, что ей, должно быть, лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. У спящего ребенка волосы были черные, как у Блума, а не светлые, как у матери. Блум обращался с ней довольно бесцеремонно, без всякой нежности.

— Вина, — громко приказал Блум, обращаясь к девушке. — Вина, Изабель, ты понимаешь? И еды. — Он посмотрел на Эмелин. — Вы не голодны? Изабель, принеси нам хлеба, фруктов и оливкового масла. Поняла? — Он довольно грубо ее толкнул, так что девушка еле устояла на ногах. Она поднялась по лестнице и вышла из дома.

Блум сел на кучу грубо тканых одеял и сделал знак Эмелин, чтобы она сделала то же самое.

Она осторожно села и осмотрелась кругом. Ей вовсе не хотелось затевать с этим человеком разговор, но ее мучило любопытство.

— А эти изваяния — идолы?

— Некоторые из них да. В основном женщины с большими грудями и толстыми животами. Можете взглянуть поближе, если хотите. Но будьте осторожны с раскрашенными головами.

— Почему?

— Потому что они есть именно то, чем кажутся. Сородичи Изабель хоронят своих мертвых под полом своих домов. Причем головы они отрезают и сохраняют отдельно. Для этого покрывают их обожженной глиной и раскрашивают. Результат у вас перед глазами.

Эмелин робко огляделась кругом, представив себе, какие древние страхи таятся под выметенным полом, на котором она сидела.

Изабель между тем вернулась с кувшином вина и корзиной хлеба. Она молча налила им по чашке вина: оно было теплым и слегка солоноватым, но Эмелин с благодарностью его выпила. Изабель между тем вынула из корзинки буханку черствого хлеба и нарезала ее каменным ножом. Потом поставила перед ними миску с оливковым маслом. Следуя примеру Блума, Эмелин начала макать хлеб в масло, отчего он становился мягче, а затем отправляла его в рот.

Она поблагодарила Изабель за еду и прислуживание. Девушка вернулась к своему ребенку. Эмелин показалось, что у нее испуганный вид, словно, если ребенок проснется и закричит, то ей не поздоровится.

Эмелин спросила:

— Изабель, что это за имя?

Блум равнодушно объяснил:

— Разумеется, это не то имя, которое ей дали родители, но теперь это уже не имеет значения.

— У меня создалось впечатление, мистер Блум, что вы здесь чувствуете себя запросто.

Он хмыкнул.

— Не столь запросто, как все вокруг. Но мужчина должен жить, вы понимаете меня, миссис Уайт, а до Чикаго отсюда далеко. Между прочим, девушка вполне счастлива. Как вы думаете, если бы не я, что бы с ней случилось? Какому дикарю она бы досталась?

— К тому же, девушка счастлива, что живет в доме своих предков, — продолжал Блум. — Ее сородичи, как вы знаете, жили здесь поколениями, — я имею в виду, именно здесь, на этом самом месте. Дома сделаны из простой соломы и глины, и когда они падают, то на их месте тут же строят новые — по тому же плану, как и прежние, в которых жили еще их пра-пра-пра-дедушки. То есть Навозная Куча — это не природный холм. Это груда разрушенных домов. Живущий здесь народ совсем не похож на нас, христиан, миссис Уайт! Именно поэтому городской совет и послал меня сюда. Мы не желаем иметь никаких трений.

— Каких еще трений?

Он просверлил ее взглядом.

— Ну, об этом вы можете спросить саму себя, миссис Уайт. Каким должен быть человек, чтобы осмелиться и предпринять такое путешествие, какое совершили вы?

Она с жаром ответила:

— Меня привела сюда память о моем муже!

— Конечно. Я знаю. Но ваш муж уехал отсюда — я имею в виду, из ближайшего временного пласта. У большинства американцев здесь нет никаких личных связей, в отличие от вас, миссис Уайт. Вы хотите знать, почему все стремятся именно сюда? Господи! — Он перекрестился. — Они приходят сюда, совершая паломничество в Иудею. Они надеются — вопреки всякому здравому смыслу, — что найдут здесь свидетельства священного временного пласта, когда Христос воплотился. Просто так быть вырванным из мира не хочется, а в этом можно найти какое-то утешение, не так ли?

— Но в этой Иудее вряд ли есть следы Господа Иисуса! — продолжал он. — Такова правда, миссис Уайт! Все, что здесь можно увидеть, это паровые машины царя Александра. Какое значение для наших бессмертных душ имеет отсутствие в этом мире Воплотившегося, я не знаю. И когда благочестивые идиоты встречаются с безбожными язычниками, которые населяют эту Иудею, то в результате могут возникнуть ситуации, которые называются дипломатическими инцидентами.

Эмелин не возражала.

— Разумеется, современным американцам нечего бояться каких-то там полководцев железного века, вроде Александра…

— Но, миссис Уайт, — произнес какой-то новый голос, — этот полководец основал новую империю, простирающуюся от берегов Атлантики до Черного моря, империю, которая охватывала весь известный ему мир. Она и нам послужит с тем же успехом, если Чикаго не станет ввязываться в войну с ним.

Эмелин обернулась. По лестнице в дом спускался человек — коротенький и дородный. За ним следовал другой человек, помоложе и потоньше. Оба одеты в поношенную военную форму. У первого на голове сидела фуражка, лицо украшали поразительно пышные усы. Они были седыми. Эмелин разглядела, что ему было, скорее всего, за семьдесят.

Она встала, и Блум сделал попытку представить всех друг другу.

— Миссис Уайт, это капитан Натаниэль Гроув. Британская армия, в прошлом, конечно. А это…

— Меня зовут Бен Бетсон, — представился тот, кто помоложе. Ему было лет тридцать, наверное. У обоих вновь прибывших мужчин говор был истинно британский. — Мой отец служил с капитаном Гроувом.

Эмелин вежливо кивнула.

— А меня зовут…

— Я знаю, как вас зовут, дорогая миссис Уайт, — тепло сказал Гроув. Он пересек комнату и взял Эмелин за руку. — Я очень хорошо знал Джоза. Мы приехали сюда вместе, в одном и том же временном пласте, если можно так выразиться. Год от Рождества нашего Господа 1885-й, северо-восточная граница. Джоз писал мне несколько раз и рассказывал о вас и ваших детях. Вы прелестны именно так, как я вас себе представлял.

— Я уверена, что это неправда, — твердо оборвала Эмелин его излияния. — Однако о вас он действительно рассказывал, капитан. И я очень сожалею, что он сейчас не со мной. Я потеряла его год тому назад.