Лабиринт Химеры - Антон Чиж

— Записи и дневники вашего мужа пропали…

— Но это невозможно! Я никого не принимаю!

— А когда вы обнаружили тело, много народа побывало в доме?

— Конечно, приходили полиция, Дубягский, соседи… Кого только не было…

Стоило сличить даты газет, чтобы обнаружить простой факт: все они от весны прошлого года.

— Дневники похищены? — спросила она.

— Могу выразить вам свое искреннее сочувствие…

Горжевская без сил опустилась на стул, взгляд ее блуждал по полу.

— Это последнее, что у меня осталось от Генриха Ионовича, они забрали все…

— Кто они?

— Те, кто убил его карьеру! — крикнула вдова. — Они воры и убийцы в белых халатах! Ничего не оставили…

Ванзаров оглянулся.

— Инна Леонидовна, не вижу у вас семейных фотографий. Мне бы очень пригодился для статьи портрет Генриха Ионовича.

Глаза вдовы были сухими.

— Мой супруг не любил сниматься. Считал это глупым позерством. Было несколько снимков, но все они хранились вот здесь, — и она злобно отшвырнула бесполезную коробку. — У меня ничего нет…

— Ах, как бы я хотел знать, как он выглядел!

Вдова обратила к нему глаза, полные печали.

— Он был самый прекрасный, самый добрый и ласковый человек на свете.

— Какая меткая характеристика. А что-нибудь из внешних данных?

— Среднего роста, правильное лицо… Чудесные волосы, добрые, красивые глаза. Он весь был благороден и красив. Как он был красив… — и Инна Леонидовна окончательно предалась горю.

Любителю медицинских открытий только осталось выразить свое глубокое сожаление и покинуть несчастный дом. Его просили передать поклон доктору Юнгеру.

Ванзаров обещал исполнить поручение при первой возможности.

От следов пожара осталась только копоть на стене мертвецкой. Больных давно развели по палатам, пожарные лужи впитала трава, а санитар Шадрин бегал с охапками больничного белья. Аккуратно сложенные дрова были теплыми и сухими. Чего оказалось вполне достаточно. В ожидании Ванзаров устроился на них, как кот, который греется под лучами долгожданного солнышка. Господин, за которым он послал Шадрина, нарочно не спешил. Прошло с полчаса, когда было отправлено приглашение. Тут требовалось терпение. Нельзя, чтобы сыскная полиция заявилась в палату и вытащила доктора за шкирку. Пусть лучше сам придет. Покажет характер, но придет. Деваться-то ему некуда. А времени у чиновника полиции было до самого вечера.

Терпение принесло плоды. Из больничного корпуса вышел Затонский и прямиком направился к поленнице. Он встал, демонстративно спрятав руки в карманах халата.

— Что вам угодно? — тон не оставлял сомнений: доктор не питает нежности к полиции вообще, а к чиновнику для особых поручений в особенности.

— Господин Затонский, — начал Ванзаров чрезвычайно добродушно. — Если вас не устраивает беседа на свежем воздухе без протокола и формальностей, можем поступить по-другому. Конвой городовых проведет вас по всему городу, я особо позабочусь, чтобы вас провели как можно более кривым путем. После чего в полицейском доме вы будете допрошены по всей строгости закона. Выбор за вами.

Редко кто может выбрать худшее. Затонский не относился к таким оригиналам.

— Говорите, — сказал он совсем другим тоном. — Меня пациенты ждут.

— Это вы говорите, господин Затонский.

— О чем? Вы все видели своими глазами…

— Например… — Ванзаров сделал паузу, как будто у него было из чего выбирать. — Как вы предали вашего друга и учителя на растерзание особой медицинской комиссии.

Выдержку доктор воспитал в себе на зависть опытным ворам.

— Откуда вы… — только проговорил он.

— Значит, согласны, что предали учителя.

— Он мне не друг и не учитель, — ответил Затонский. — Я был лекарский помощник, который должен всем кланяться, а Горжевский — полный доктор. Что я мог сделать?

— А что вы сделали?

— Дал показания комиссии, ответил на их вопросы. Разве я обязан принять чужую вину на себя?

— В чем была вина? Говорите мне, как отвечали комиссии.

— Я допускал Горжевского к своим пациентам. Никакого обмана не было, они сами давали согласие.

— Надежд на исцеление у них не оставалось?

— Именно так. После чего Горжевский принимался за них…

— Что именно он вводил больным?

— Вы же видели отчет комиссии?

— Господин Затонский… — Ванзаров сменил позу, поленья стали чувствоваться уж очень отчетливо. — От вашей искренности зависит ваша судьба. Без преувеличения. Вам повторить вопрос?

Любому упорству есть предел. Особенно когда давит сила неимоверная. Доктор окончательно сдался, чтобы поскорей прекратить эти мучения.

— Горжевский делал укол особым составом, — сказал он тихо. — Моя роль заключалась в том, чтобы фиксировать то, что происходило с больными. Он всех ординаторов заставлял, не подумайте, что только мне это выпало. Всех… А козлом отпущения сделали меня.

— Что было в составе?

— Я не знаю… Честное слово, господин Ванзаров, не знаю! — Затонский даже руку к сердцу прижал, так хотел, чтобы ему поверили. — Он никогда не говорил, все держал в секрете, записывал в свои блокноты, хранил их при себе, никогда не показывал. Я спросил однажды, он зло меня высмеял…

— Какой был эффект?

— Да никакого. Больным становилось лучше на несколько часов, у них поднималось настроение, а потом наступал неизбежный конец. Скорее всего, эти составы только его ускоряли.

— Чего он хотел добиться?

— У него была теория, красивая, но ошибочная: если организму дать сильный толчок, как в паровозную топку забросить слишком много угля, этот толчок позволит мобилизовать скрытые ресурсы, которые одолеют болезнь. Выходило наоборот.

— Как в случае с девушкой? — Ванзаров кивнул на мертвецкую.

— Я не знаю, чем ее накачали! — чуть не крикнул Затонский.

— Ее состояние было похоже на то, что вы видели у своих пациентов?

— Конечно, нет!

— Горжевский использовал какие-то наркотические средства?

— Не знаю и знать не хочу… Если позволите, у меня больные…

Ванзаров, как видно, не знал жалости к пациентам.

— Как вы с ним уживались в таком маленьком городе? — спросил он.

— Ужасно, — вырвалось из души доктора. — Он нарочно мучил меня. Каждый день приходил к больнице и просто смотрел. Как немой укор. Как будто я виноват…