Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Александр Дюма

Через день после их отъезда животные — лошади, корова, боров, свинья, теленок, собаки и кошки — были выпущены из загона на свободу.

Собаки и кошки в скором времени освоились с ролью домашних животных: первые караулили ворота с обеих сторон, а вторые забирались на чердак. Чердак усиливал сходство с крепостью: там постоянно находились десять заряженных ружей в пределах досягаемости рук осажденных, а пятьдесят патронов дожидались своей очереди, чтобы стать посланниками смерти. С этого чердака, как из надежного укрытия, занимавшего господствующую высоту, через добротно сооруженные бойницы можно было вести прицельный огонь по всем направлениям, без всякого риска самому оказаться мишенью.

Вокруг дома суетились и что-то клевали куры; остальные животные разбредались по округе. С наступлением вечера инстинкт направлял их в сторону изгороди: беспокойное поведение петуха и заливистый лай собак предупредили бы о появлении тигра или пантеры, сновавших где-то поблизости. Но, как мы уже успели заметить, ни днем, ни ночью ничего подобного не случалось.

Между тем Реми все чаще приходила в голову мысль о том, что новоселы доставляют ему, единственному хозяину, слишком много хлопот. Порою, негодуя в душе на свою слабость, он мог всерьез подумывать о том, что было бы уместно присутствие в зарождающемся поселении женщины, не только ради продолжения рода, но и чтобы переложить часть свалившихся на него многочисленных забот.

Однажды ночью, когда он сильнее обычного был обуреваем своими наваждениями, которые считал происками дьявола, Реми проснулся в предрассветный час, услышав пение петуха, лай собак и звук ружейных выстрелов, доносившихся, казалось, с берега реки. Вскочив, он схватил ружье, набил патронами свои карманы, и вслед за собаками устремился к берегу реки, где, похоже, разворачивалось сражение. На берегу покоились тела убитых, трех человек, только что испустивших свой последний вздох: сомнений не могло быть — они стали жертвами пиратов, которые заплывали вверх по реке Ситаун с западного побережья Сиама. Реми пытался найти кого-нибудь, звал, но ему никто не ответил. И «лишь с рассветом ему показалось, что он заметил какое-то человеческое существо на коленях, бессловесное, оцепеневшее и неподвижное, словно статуя. Он подошел — это была девушка, индианка, двенадцати или тринадцати лет, стоявшая на коленях перед телом усопшего мужчины лет сорока. Было видно, что пуля пробила его грудь. Реми, после двух месяцев дикой жизни в полном одиночестве в пустыне, с его косматой бородой, сам мог сойти за пирата.

Тем не менее, завидев его, девушка отнюдь не выказала признаков испуга; она лишь указала на мертвого мужчину, после чего опять уронила голову и заплакала. Реми терпеливо ждал несколько минут, пока девушка не выплачет всю свою скорбь. Затем он знаками предложил ей подняться и следовать за ним. Она три раза окликнула кого-то: не дождавшись ответа, положила свою руку и голову на плечо Реми и пошла в ногу с ним. Через три четверти часа они подошли к изгороди. Животные, собравшиеся у ворот, завидев приближавшихся людей, расступились перед ними, словно выражая самое дружеское и сердечное расположение. Собака залаяла, свинья захрюкала, корова замычала, лошадь заржала, кот мяукнул, а петух прокукарекал.

Ева вошла через врата земного рая, и каждый зверь приветствовал ее на свой лад. Сам отшельник не проронил ни слова, но в минуту, когда он открывал двери своего дома, его сердце билось так, как никогда прежде.

Реми отнес на чердак несколько охапок какого-то вида папоротника, в обилии произраставшего вокруг дома, расстелил наверху шкуру пантеры, смастерил два стула, подобные тому, что стоял у него внизу, и чердак превратился в жилище для новоиспеченной Евы. Он разглядывал юную бирманку, пожирая ее глазами, и находил ее очаровательной: длинное одеяние небесного цвета, стянутое в талии шелковым пояском, с живописной вышивкой у шеи, с рукавами, сильно расширявшимися по краям; соломенные сандалии, сплетенные для ее детских ступней. Обнаженные руки, кожа на которых была чуть темнее, чем на лице, прекрасных очертаний. Глаза, полные признательности, словно вопрошали: «Могу ли я что-то сделать для тебя за те неприятности, которые доставила тебе?» Со своей стороны, Реми делал все, чтобы девушка забыла о своих несчастьях. Вот с такими чувствами они и стали обмениваться первыми словами то на бирманском, то на французском.

Не могло быть сомнений в том, что она происходила из какого-то племени, занимавшегося земледелием и скотоводством, поскольку сейчас же принялась ухаживать за домашней живностью. Она потребовала для кабана и его подруги отдельных жилищ, и в тот же день был сооружен еще один свинарник. Бычок тем временем подрастал и мог вполне обойтись без материнского молока, которым, впрочем, продолжал еще питаться то ли из лени, то ли из чревоугодия. Бирманка плела из высоких и тонких трав корзины, такие плотные, что в них, точно в деревянных или фаянсовых кувшинах, можно было держать молоко. Она собрала яйца, разделила всех кур на наседок и несушек — и теперь у них каждый день были свежие яйца, а вокруг дома бегали и пищали цыплята.

Еще одно важное открытие: девушка объяснила, что, оказывается, буйно вьющееся растение, опутавшее здесь всю землю, и был бетель. А еще умела выращивать кукурузу и пшеницу и научила этому Реми. Ему же очень понравились его новые занятия, позволявшие постоянно быть рядом с юной особой. Через два месяца она вполне освоилась. В свою очередь Реми собрал мельницу и научил хозяйку выпекать хлеб. Она делала из сливок масло и сыр, и благосостояние в доме пошло в гору.

Она знала, как получать нитки и леску из льняных волокон. Соорудила рыбные снасти, и рыба стала ее вкладом в запасы съестного в доме. В скором времени Реми обнаружил, что домашнее хозяйство слишком разрослось, и справляться без помощников становилось все труднее. Он решил отправиться в Тунгу, расположенный не далее чем в пятнадцати лье, чтобы купить негров или нанять себе прислугу. Он также хотел выяснить, можно ли сбыть часть бетеля, которого в изобилии ежегодно заготавливала Ева. Его теперь было куда больше, чем необходимо было им самим.

Одним утром, вместо того, чтобы выпустить коня, Реми взнуздал его, оседлал и вскочил верхом; тут же, однако, он заметил, что и кобыла, никогда не покидавшая своего спутника, готова пуститься в странствие вместе с ним без всякого на то принуждения: она была в узде и оседлана, а ворота изгороди распахнуты. И в ту минуту, когда он хотел выехать в ворота, путь ему преградила Ева. Вытянув руки, вся в слезах, она повторяла два слова, выбранные ею из ее скромного французского запаса:

— С тобой, с тобой, с тобой.

Реми очень не хотелось бросать ее одну на несколько дней: он боялся, что в его отсутствие с ней приключится какая-нибудь беда. Ева не смогла бы защитить маленькое, едва зародившееся поселение в случае нападения на него. И потом, если уж суждено было чего-то лишиться, Реми предпочел бы потерять, скорее, свой дом и скотину, чем девушку. Ружья и порох были упрятаны в каменный погреб. Это, по мнению Реми, было самым ценным из всего, что предстояло оставить: имея оружие, можно было попытаться отвоевать все, что оказалось в неприятельских руках. Что до животных, мысли о них не доставляли Реми ни малейшего беспокойства Почти все они были травоядными и прекрасно смогли бы сами позаботиться о своем пропитании. Он полез в свою казну и взял еще двадцать пять луидоров. Наконец, вполне довольный, что не оставляет ничего такого, о чем болело бы сердце, Реми вручил заботу о своей маленькой ферме Всевышнему. У Реми нашелся компас — с его помощью он думал добраться до Тунгу. По пути им предстояло перейти один из притоков Ситауна. Реми надеялся отыскать брод, но его юная подруга жестом дала понять, что поиски брода бесполезны, а вот плавать она умеет. Они взялись за руки и направили своих скакунов к реке.