Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941-1945 - Эрих Керн

На обеде меня ожидал сюрприз. Кроме меня, гостями были лишь русский генерал, приближенный Власова, и его молодая жена, хорошо говорившая по-немецки. При ее посредничестве между мной и генералом завязалась оживленная беседа. О наших политических просчетах и ошибках он отзывался с большим сожалением.

– Вы совершили эти ошибки и продолжаете их совершать, – сказал он тихо. – Дело в том, что, несмотря на всю высокопарную риторику, вы по-настоящему не сознаете степень опасности, угрожающей не только вам, но и всему Европейскому континенту. Большевики последовательны и настойчивы. Но вы только рассуждаете об угрозе, демонстрируя на практике что-то среднее между благими намерениями и полным безразличием. Возьмем случай с самим Власовым. Уже после того, как его избрали на роль вашего союзника в борьбе с большевизмом, он отправился на склад военного обмундирования с просьбой выдать ему новые штаны взамен порванных, которые были на нем. Начальник склада, фельдфебель, сначала обругал его по-всякому и лишь потом выдал форменные брюки. Я всегда вспоминаю этот эпизод, когда думаю о вашей восточной политике. – Помолчав немного, генерал продолжал: – А вы знаете, что три миллиона русских военнопленных умерли от голода зимой 1941 года? (Цифра преувеличена. Всего в немецкий плен попало около 4,6 млн (немцы дают цифру 5,75 млн, включая туда всех попавших к ним в руки мужчин от 16 до 60 лет). Умерло в плену около 1,8 млн, особенно много в 1941 – начале 1942 г., в дальнейшем немцы стали пленных «ценить». – Ред.) Мне неизвестно, было ли это заведомо спланированное уничтожение людей «низшей расы», административная оплошность или, быть может, знаменитое немецкое равнодушие, так похожее на наше, русское. Если это было преднамеренно, то почему вы не оставили в живых явных антикоммунистов и ликвидировали всех без разбора? Большевики именно так и поступили бы. И теперь на вашей совести смерть миллионов невинных людей… вероятно, сотен тысяч добровольно перешедших на вашу сторону, и в довершение вы оттолкнули от себя Украину. А коммунистические организации успешно продолжают свою деятельность. Но предположим, что здесь мы имеем дело с обыкновенным упущением… Такое вполне возможно… Но где виновные? Состоялся ли суд над ними? Примерное наказание за чудовищные ошибки могло бы помочь людям воспрянуть духом, вселило бы в них новые надежды. Но нет, глупцы счастливо занимают прежние должности. А вы знаете, что бы сделали большевики на вашем месте? Они тоже уморили бы голодом миллионы, но затем организовали бы показные суды над саботажниками, якобы действовавшими по указке врагов, и с помпой казнили бы их. Но вы неисправимы, и поэтому вы и очутились там, где сейчас находитесь.

Некоторое время я молчал. Наш гостеприимный хозяин, явно смущенный, тоже не нашелся что возразить. В конце концов я спросил:

– Если таково ваше мнение, то с какой стати вы связали свою судьбу с нами?

– Все очень просто. Я знаю большевиков – это сочетание безумия и уголовщины, – вцепившихся в мой бедный, несчастный народ мертвой хваткой и только потому, что наши отцы ранее совершили ту же самую ошибку, которую вы повторяете сегодня. В результате вашей близорукой восточной политики каждый русский был поставлен перед горькой необходимостью выбирать между красными или коричневыми, между русским и немецким пистолетом. И как вы думаете, отчего подавляющее число русских проголосовало за большевиков? Да потому, что они справедливо рассудили: если уж суждено мучиться и умереть, то по крайней мере в этом случае можно разговаривать на своем родном языке. Вам не стоит заблуждаться, будто мы перешли на вашу сторону из особой любви к вам. Отнюдь. Мы поступили так, хорошо понимая, что добиться свободы, действуя изнутри, невозможно. Мы будем вполне довольны тем кусочком России, какой вы милостиво выделите нам. А если нет, то мы будем сражаться с вами за свободу России, чтобы красная чума когда-нибудь исчезла. Но если даже вы, немцы, проиграете войну, мы, русские патриоты, не прекратим борьбу. Не забывайте, мы и сейчас воюем не во имя Германии, а во имя России.

К вечеру того же дня гауптштурмфюрер передал мне санитарную машину, которую нужно было перегнать в 14-ю дивизию СС. Вскоре я выехал во Львов с двумя водителями, не говорившими по-немецки, и в полночь мы прибыли на место. Русские снаряды уже падали на улицы, а русские бомбардировщики высоко кружили в ночном небе. Медленно и осторожно ехали мы по безлюдному, будто мертвому городу. Наконец при свете наших притушенных фар я заметил два немецких грузовика, стоявших без охраны возле большого здания. Остановив свой санитарный автомобиль, я через парадную дверь вошел в дом, где из квартиры на первом этаже доносились звуки веселой попойки и громкая песня. В квартире меня ожидал восторженный прием; знакомый мне молодой офицер-эсэсовец, немецкий фельдфебель и три украинца пировали вовсю. Подобно мне, они пытались отыскать дивизию и, устав от бесплодных поисков, устроились уютно в пустовавшей квартире, ранее принадлежавшей какому-то немецкому офицеру. Я и мои водители с готовностью присоединились к сидевшей за столом компании. Примерно час спустя я стал расспрашивать об обстановке офицера СС, который уже изрядно набрался и знал не больше моего, прибыв лишь несколькими часами ранее оттуда же, откуда и я. Постепенно меня начало охватывать сильное беспокойство, на душе сделалось тревожно, и я вышел в коридор. При этом я услышал этажом выше чьи-то тихие шаги. На улице по-прежнему не было никакого движения. Вдалеке горело несколько зданий, и в ночном небе отражалось яркое зарево. Ракетные снаряды «сталинских органов» разорвались на соседних улицах. Где-то поблизости прозвучали пулеметные очереди.

Вернувшись в квартиру, я постарался убедить офицера по крайней мере попытаться установить контакт с каким-нибудь немецким патрулем, но он не хотел и слушать, да и время для этого было уже слишком позднее. Итак, оставив компанию и дальше бражничать, я вновь вышел в коридор и краем уха уловил, как тихо скрипнула дверь. Не двигаясь, я вынул из кобуры пистолет.

– Куда же вы? – спросил женский голос по-немецки с сильным украинским акцентом. – На улице вас поджидает смерть… Никто из нас не спасется… Но сейчас… сейчас мы еще живые. – Горячая ладонь схватила меня за руку. – Иди ко мне, немец.

После секундного колебания я уступил движению зовущей руки и вошел в другую квартиру, такую же темную, как и коридор. Я чиркнул спичкой, но она тут же задула огонек.

– Что ты хочешь видеть? – спросила она, кладя мою руку на свою по-девичьи крепкую грудь. – Я молода и должна умереть.

– Почему же ты не уходишь отсюда? – прошептал я.

– Моя мама больна, – ответила она тихо. – Она умрет, если я оставлю ее одну, лучше уж мы умрем вместе.

– Ради всего святого, почему ты все время толкуешь о смерти? – сказал я, не в силах скрыть раздражение и стараясь отделаться от мрачных мыслей, давивших на сердце. – Ведь вы украинцы, и те, кто придет, ваши соотечественники.

– Я любила немца, – усмехнулась незнакомка. – Ему прострелили обе ноги, и его увезли в Германию, где у него жена и двое детей. Я никогда больше не увижу его. Я любила немца, а НКВД расстреливает людей и за меньшие провинности (женщина преувеличивает – если ничего другого не было, то могли отправить в исправительно-трудовой лагерь (а могли ограничиться ссылкой или даже просто выволочкой). – Ред.). Останься со мной, это моя последняя ночь… Тебе не следует бояться, – добавила она поспешно. – Я не больна и не гулящая… Училась в медицинском институте, когда началась война, а он был доктором в госпитале… Останься со мной, ведь ты тоже немец… Через тебя я вновь почувствую его, и больше мне ничего не надо…