Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

В 1960 году меня уже нельзя было назвать начинающим, но все же, когда ко мне направили актрису, у меня сразу появилось ощущение, что мне понадобится забыть все, что я знаю, и начать с чистого листа. Ее смерть стала ужасным потрясением. У меня было чувство, что надо жить дальше. Я продолжал работать. Я был ошеломлен, и мои пациенты также были потрясены. Некоторые сочли меня бесчувственным. Они сердились на меня за то, что я вел себя так холодно и безразлично. Они спрашивали у меня, как я мог возобновить работу на следующий день и как я мог взять такую пациентку. Одни были в гневе на меня, вспоминая, как я решил сократить или отменить их сеансы, чтобы видеться с ней каждый день. Другие пациенты говорили, что скорбят вместе со мной. Как будто повторяли мне ритуальную формулу соболезнования; «Я сожалею о вашей потере». И я слышал двойной смысл: «…потере, которая вас постигла», но также: «Я вас потерял, вы больше не похожи на себя». Их охватывало сопереживание, и они плакали. С несколькими из них я плакал вместе и не мог скрыть этого; они видели, как я плакал. С другими у меня на глазах выступали слезы, но они этого не замечали.

Прошло семь лет, и я до сих пор испытываю горечь потери. Не знаю, смогу ли когда-нибудь справиться с ней. Конечно, у Мэрилин было несколько терапевтов и до меня, но я снова и снова задаю себе вопрос: что я мог бы сделать, чтобы спасти ее? Возможно, это была своего рода мания величия — поверить, что мне удастся преуспеть там, где другие потерпели поражение. В давнем исследовании, посвященном патологическим игрокам, я выделил связь между потребностью игрока отдаваться на милость судьбе и его стремлением к всемогуществу. Возможно, мое решение заняться случаем Мэрилин Монро было всего лишь слишком амбициозной игрой, слишком смелой ставкой. Может быть, я хотел прославиться в веках как психоаналитик Мэрилин Монро. Возможно, в итоге игрок проиграл. Я думаю, что играл в покер, когда надо было играть в шахматы. Или не играть вовсе. Это было бедное создание, которому я пытался помочь и которое я в итоге ранил. Возможно, мой здравый рассудок затемнила моя потребность во всемогуществе. Конечно, я знал, что это был трудный случай, но что мне было делать? Направить ее к начинающему? Я знаю, что ее любовь была нарциссической и она, несомненно, питала ко мне ненависть, соразмерную с ее зависимостью. Но я забыл свой старый завет: «Каждый день осознанно и с полной ответственностью желай кому-нибудь смерти — и психоанализ тебе не потребуется».

Имя психоаналитика не появляется ни в одном отчете о смерти актрисы Ингер Стивенс. Накануне своей смерти она была одета в серый брючный костюм, черную рубашку, а ее высокая прическа, как всегда напоминающая виртуозно взбитый мусс из белокурых кудрей, делала ее силуэт еще стройнее. Лицо ее было не грустнее, чем обычно, а во взгляде светло-голубых глаз сквозило холодное отчаяние. Ночью 30 апреля 1970 года ее нашла одна из подруг, Лола МакНелли. Ингер лежала без сознания в своем доме на Вудро Вильсон-драйв, почти на углу Малхолланд-драйв. Она открыла глаза и пробормотала что-то непонятное. Ее отвезли в больницу на машине «скорой помощи», но там обнаружили «мертвой по прибытии».

Следствие вел тот же коронер, который расследовал смерть Мэрилин, доктор Ногучи; он сделал заключение о передозировке барбитуратов. Были рассмотрены три гипотезы: убийство, замаскированное под самоубийство, сердечный приступ, случившийся вследствие принятия большого количества алкоголя и лекарств, удавшееся самоубийство. Условия смерти остались подозрительными: она только что подписала контракт на телевизионный сериал, название которого — «Самая смертельная игра» — приобретало странное звучание на фоне этого сведенного судорогой тела, валяющегося лицом вниз на полу кухни. В спальне ковер с пола был убран. Предвкушая съемки, она обзавелась новым гардеробом и, казалось, была обрадована этим возобновлением деятельности. Телефон стоял не в гостиной, как обычно, а в спальне, где не было телефонной розетки. На руке актрисы был синяк, на подбородке царапина, а в крови было обнаружено лекарство от астмы, которой она не страдала. Она пригласила к себе на ужин актера Берта Рейнольдса, которого не вызвали давать показания. Двенадцать лет спустя ему суждено было стать, по сценарию Мильтона Уэкслера и под режиссурой Берта Рейнольдса, «Мужчиной, который любил женщин». Уэкслер — не единственное связующее звено между умершей актрисой и голливудским психоанализом. Ее психоаналитиком долгое время был Ральф Гринсон.

Ингер Стивенс сделала короткую карьеру в кино в шестидесятые годы. Она родилась на два года раньше Мэрилин; как и Монро, Стивенс начала как модель и хористка, затем прошла в Нью-Йорке ту же театральную школу актерской студии. Ей хотелось стать «настоящей актрисой», говорила она. Неизвестно, познакомились ли они с Мэрилин тогда или раньше, в Голливуде. Покинув свой родной Канзас, она вышла из автобуса «Грейхаунд» на Станции Юнион, одна и без багажа. Ее никто не встречал. Как и Мэрилин, но куда менее блестяще, она могла играть комические, драматические или романтические роли, а когда ей предлагали сексуальные амплуа, отвечала просто: «Надеюсь, что меня не будут ими ограничивать». Самой известной ее ролью стал эпизод в фильме «Зона сумерек» 1960 года, когда охваченной галлюцинациями женщине, пересекающей страну с запада на восток, кажется, что она пытается остановить свою смерть.

Когда Гринсон, читая «Лос-Анджелес Таймс», узнал о ее смерти, он работал над книгой, в которой рассказывалось о неудачах психоанализа, своего рода продолжением «Техники и практики психоанализа», изданной три года назад. Он вспомнил о последних часах другой блондинки. Потом ему пришло в голову, что единственное средство не думать больше ни о той, ни о другой — написать об этих звездочках шестидесятых — актрисах без ролей, затерявшихся в своих мечтах о блестящих образах самих себя, — статью, в которой он расскажет об их неудачах, а не о своей неудачной попытке исцелить их любовью. Он нашел письмо Ингер, которая написала его несколько лет назад: «Я живу в постоянном ощущении опасности, все время страдая от парализующей робости, которую прячу под внешней холодностью. Люди считают меня замкнутой, а я просто боюсь. Я так часто страдаю от депрессии. Я росла в недружной семье, мой брак был катастрофой, и я все время чувствую себя одинокой».

Гринсон закрыл досье, в котором хранил заметки об анализе Ингер. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и вновь увидел ее прекрасное и грустное лицо, ее детские глаза. Он снова услышал ее глуховатый голос, полный напускной уверенности:

— Карьера? Ведь карьера не может тебя обнять, правда, доктор? Больше всего мне не хватает кого-то, с кем я могла бы все разделить. Я всегда очертя голову бросалась в истории дружбы и любви, в которых отдавала только я. Так жить нельзя. А то закончишь жизнь на станции Юнион, где семь тысяч человек ходят мимо взад-вперед, не замечая тебя.

— Есть ваша работа актрисы. Людям нравится видеть вас на экране.

— Они видят не меня. Я очень горжусь тем, что хорошо делаю мою работу. Мне хотелось бы хорошо прожить жизнь. Я не хочу умереть с мыслью, что спустилась по дороге, идущей под уклон, доползла до ямы, и все. Мне хотелось бы оставить что-то после себя, участвовать в свершениях моего поколения. И именно работая актрисой.