Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева

В этот момент дверь отворилась, и на пороге вновь появилась Феодосия. Лицо её было умиротворённым и даже счастливым. Глаза сияли нежностью, взгляд сосредоточен на чём-то своём, внутреннем, она будто бы продолжала находиться где-то в ином измерении, в мечте, и настолько отошла от реальности, что испуганно вздрогнула, заметив Иоанна.

— Ты давно ждёшь меня? — спросила она его.

— Нет, — успокоил он, — только что вошёл. — Он заметил, как лёгкий вздох облегчения протиснулся сквозь её горло и потревожил небольшую, затянутую тёмным платьем грудь.

Видя, что он ведёт себя необычно, медлит и молча, внимательно смотрит на неё, Феодосия ощутила неловкость, заволновалась, начала оправдываться:

— Ты, наверное, днём у великой княгини в тереме осерчал на нас — так быстро удалился... Но я ни в чём перед тобой не виновата, это сама Мария Ярославна пригласила к себе Юрия, сама затеяла разговор о его женитьбе, мы с князем ей никакого повода не давали.

— А если совсем честно, как на исповеди, ты ведь знала прежде, что нравишься Юрию? — молвил, наконец, Иоанн. — Иначе бы он не стал матушке ни о чём говорить.

— Да он и не говорил — она всё сама решила!

— Значит, великая княгиня что-то заметила, не стала бы она вас на пустом месте сватать! Небось поглядывала ты на брата со значением. Да и брат без надежды не распалился бы настолько, чтобы свататься! В его возрасте такие шаги легкомысленно не делаются.

— Да ты откуда знаешь, что он сватал меня? Разве он говорил тебе о том? Зачем ты меня зря терзаешь? Ты для того пришёл, чтобы ещё помучить меня? Ты же хотел, чтобы никто не знал о нас, о нашей связи? А теперь бранишь за то, что кто-то подходил ко мне, глядел на меня? Но я же не урод какой-то, не истукан, я живая, и я не хочу заживо хорониться. Не хочу в Рязани взаперти сидеть и ждать редких минут, когда ты изволишь мне руку протянуть, когда, когда... — Она запнулась от избытка чувств, и вся обида, что копилась в ней несколько лет, начала изливаться из неё ручьями слёз.

Он хотел было уйти, но жалость пересилила первый порыв устраниться от конфликта, от выяснения отношений, от принятия окончательного решения. Он приблизился к Феодосии, обнял её, начал утешать.

— Да, мне стыдно, — продолжала она сквозь слёзы выговаривать ему, — мне стыдно признаться, но я замуж хочу, деток своих хочу родить, женой твоей хочу быть...

— Но я не могу, не могу... теперь... — честно признавался он, не договаривая всего до конца, вновь избегая окончательного объяснения.

Но она уже вцепилась в это его «не могу».

— Но почему не можешь? Ты больше не любишь меня?

— Я же тебе говорил, что должен жениться на гречанке по сватовству папы римского.

— Так это давно было, они уже забыли о своём сватовстве, и ты забудь!

— Нет, не забыли, недавно их посол с напоминанием прибыл, поторопиться просят.

Он не собирался говорить теперь об этом Феодосии, но коль по её же вине случился такой разговор, он не захотел хитрить и откладывать момент решительного объяснения.

Она отстранилась от него и перестала плакать. Глаза её, влажные от слёз, при свете дрожащих свечей казались огромными и тёмными, отчаянными.

— Стало быть, ты бросишь меня? А я-то что делать теперь стану? Ты подумал, как я жить буду без тебя, без надежды быть с тобой?

Она подошла к нему, сжала его виски своими ладошками.

— Я же умру без тебя, я руки на себя наложу, я всё это время надеялась, я каждую минуту, проведённую нами вместе, помню...

Он обнял её, и она отчаянно прильнула к нему, всё ещё надеясь на что-то, не веря, что, любя и оставаясь нежным и страстным, человек может вот так запросто отречься...

А Иоанн почувствовал неожиданно огромное облегчение от того, что объявил ей своё решение. Будто сбросил тяжесть, которая давила его все последние их свидания. И теперь все его мысли обратились к тому, зачем он, собственно, и приходил. Он приподнял её над полом и понёс в опочивальню. Она, естественно, не сопротивлялась, сама же помогала ему снимать ожерелье, расстёгивать многочисленные непослушные пуговицы, перемеживая это второстепенное дело с главным — поцелуями и ласками. Страсть его передалась и ей, она трепетала от его прикосновений, мозг её метался меж двумя совершенно противоположными задачами — забвением в страсти и размышлением о возможности их совместного счастья, о его намерениях жениться на другой, о том, что можно предпринять, чтобы предотвратить это, остановить, изменить. Она чувствовала, что уже бессильна сделать это, но как тяжелобольной до конца надеется на выздоровление, так и она ждала чуда, верила, что вот сейчас, после восторга от испытанного блаженства, он скажет, что пошутил. Но он упал рядом с ней и замер в молчании. Он тоже боялся разрушить хрупкий мир и то состояние полноты чувств и радости, в котором он пребывал. Это продолжалось достаточно долго, до тех пор, пока он сам не прервал молчания:

— А может, тебе и в самом деле выйти замуж за Юрия? — спросил он и тут же почувствовал, как коварная ревность вновь завладевает им, сдавив грудь. «Почему сейчас не дохристианские времена, — подумал он, — можно было бы иметь двух жён, и Феодосия осталась бы рядом».

— Но я же тебя люблю, а не Юрия, я же с тобой грешу, как я после этого могу с ним быть?

— Если любит — он простит тебя.

— А ты сам бы простил?

— Так я и не уверен, что моя будущая жена — дева непорочная. Какую уж привезут, такую и приму, не отсылать же её обратно?

— Как ты просто говоришь об этом! И тебе будет безразлично, где я и с кем?

— Нет, конечно, не всё равно, но я думаю и о твоём счастье.

— Ты знаешь, что его не будет без тебя.

— Давай теперь забудем об этом, давай радоваться тому, что имеем, что вместе...

Он прильнул к ней, и она почувствовала себя его частью, его рабой, которая не смеет спорить и противоречить, а должна лишь повиноваться, исполняя прихоти своего господина. Она закрыла глаза и вновь отдалась волнам желаний и чувств. Но тут в её сознании всплыли глаза