Правила подводной охоты - Дмитрий Янковский

Пас был подавлен наградой и притих у борта. Но мне еще в дороге надоело молчать.

– Хватит грузиться! – я хлопнул его по плечу. – Это все фигня по сравнению с глубиной океана!

– Ты о чем?

– О твоем камушке.

– Я думаю не о нем, – вздохнул Пас.

– А о чем?

– О родителях. Им ведь вышлют уведомление о моем награждении. Как мама отреагирует?

– Обрадуется, – пожал я плечами. – Им теперь неплохие выплаты положены.

– Да при чем тут выплаты? – вздохнул он. – Такой орден дают только за неоправданный риск!

Ход его размышлений кардинально отличался от моего – я был бы рад получить такую награду. Меня даже задело, что она прошла мимо меня. Хорошо хоть «капельку» дали. Не так обидно. Хотя моя мама вряд ли будет рада тому, что я убил человека. Ведь Кровавая Капля обозначает именно это. Дома меня учили доброте, состраданию и другим добродетелям, позволяли приводить домой уличных котят и щенков, а тут вдруг мама узнает, что ее сын стал убийцей.

«Они там ни фига о жизни не знают, – наконец решил я. – Араба от человека не отличат».

– Эй, Копуха! – выглянул из кабины Жаб. – Как твой катетер?

– Я про него забыл после комиссии Макамоты, – хмуро ответил я.

– Тогда полезай на броню. Думаешь, из-за побоища с мусульманами я дам тебе отлынивать от основной работы? Давай, давай! Рипли примет зачет, а потом пойдешь в глубину. Займемся практикой.

– Сегодня? – я глупо вытаращил глаза.

– Нет, через год! Мне снайпер нужен, а не тыловая крыса. Арабов бил хорошо, не подвел. Поглядим, что с тобой станет на глубине километра.

«Боги морские! – волна дрожи пробежала по моему телу. – Ну и денек!»

Зачет Рипли превратила для меня в настоящую пытку. Если бы не ночной разговор с Молчуньей, я бы провалил его на первых вопросах, а так не торопился, не щеголял зазубренными ответами, подолгу думал и коротко отвечал. Через какое-то время на лице начальницы я различил тень удивления.

– Кто был у вас преподом? – глянула она на меня.

– Огурец, – усмехнулся я.

Про Молчунью, понятно, я решил ей не говорить. Забавно, что пару раз я напутал с цифрами, но Рипли этого не заметила. Возможно, она и сама не знала верный ответ, у нее была другая задача – выявить, как я буду думать в критических ситуациях. Похоже, я удовлетворил ее в полной мере.

– Теорию закрыли, – наконец кивнула она. – Чего такой бледный? Дрейфишь аппарат надевать? Выше нос. Это только первые десять раз пугает. Жаб вынырнул из люка.

– Как дела? – спросил он.

– Теория хорошо. Но для практики ты их в учебке мало гонял. Дрейфит он, разве не видишь?

– Пульс замерь, – вздохнул командир. – Не хватало, чтобы он в глубине крякнул от ужаса. Понабирают детей в учебку, а нам потом дерьмо разгребать. Награжденный Кровавой Каплей, барракуда его дери!

Это меня разозлило, кровь прилила к щекам.

– Я в порядке, – вырвалось у меня.

– Тогда одежду долой!

Рипли была намного старше меня, но не настолько, чтобы я мог раздеваться перед ней без эмоции. Даже не в стеснении дело, я не хотел, чтобы физиологическая реакция выдала мои тайные мысли. Это было бы извращением, что бы там Пас ни говорил. Ведь она мне в мамы годилась.

– Тебя парализовало? – прошипел Жаб.

Мне пришлось скинуть одежду. Рипли усмехнулась и открыла нишу с аппаратом.

– Чистюля! – позвала она. – Давай на броню, где тебя черти носят?

Пас, прихрамывая, залез к нам и помог вытащить «ГАДЖ» из «рассола».

Увидев у ног подрагивающий аппарат, я позабыл о том, что стою перед женщиной голым. Меня охватил неконтролируемый испуг. Честно говоря, я перетрусил больше, чем в переделке с арабами. Там был бой, была кровь – это кошмарно, но поддается хоть какому-то осознанию. А тут мне придется срастись с нечеловеческим живым существом, превратиться в подобие сиамских близнецов.

– Не дрожи! – фыркнул Жаб. – Он тебя тоже боятся. Расслабься, скафандр не пойдет на тебя, пока ты воняешь адреналином. Уволю из охотников ко всем чертям, если не возьмешь себя в руки!

Я собрался. Лиловая груда мышц у моих ног перестала подрагивать.

– Протяни руку с допуском, чтобы он мог проверить, – подсказала Рипли.

Я осторожно протянул к аппарату ладонь. Он замер, за секунду переварил информацию и бросился на меня. Сначала обмотал жилами, выдавливая воздух из легких и лишнюю кровь из периферийных сосудов, затем создал основной покров. Только когда его хитиновое жало вошло в мой катетер, соединив две кровеносные системы, «ГАДЖ» дал мне возможность дышать.

– Как ты? – спросила Рипли. – Голова не кружится?

– Вроде бы нет.

– Продышись. Теперь вспомни о нейроконтроле. Чувствуешь?

Это ощущение словами не передать. Тело как бы меняется, за один миг превращаешься из обычного человека в грузного гиганта с мышцами кашалота. Мало того! Можно делать движения, которые в обыденной жизни вообще невозможны, например, вместо глубокого вдоха начинают хлопать жаберные крышки, а плавательные движения рук переводятся в перистальтику поверхностных мышц скафандра. С другой стороны, если не думать о плавании, можно двигаться, как обычно. Короче, нейроконтроль – это штука, к которой надо привыкнуть.

– Чувствую, – невольно улыбнулся я.

– Он уже веселится, – фыркнул Жаб. – Слезай и дуй к борту. Будешь прыгать прямо оттуда, чтоб не скалился без причины.

Мне уже было безразлично. Я знал, что подобная эйфория без причины не наступает – это скафандр гонит в кровь эндорфин для повышения компрессионного болевого порога. Но рот мой помимо воли расплылся от уха до уха.

Я покинул броню и, пошатываясь, направился к борту «Красотки». Пас позади тащил картриджи с «рассолом». Зеваки из числа моряков пялились на меня с почти религиозным почтением. Это меня еще больше развеселило.

– Надевать? – обернулась к взводному Рипли, держа наготове хитиновый шлем.

– Давай!

– Вдох! – рявкнула начальница.

Я вдохнул скорее рефлекторно, чем сознательно, тут же шлем опустился мне на плечи и сросся со скафандром в единое целое. Несмотря на эндорфин в крови, я испугался, сделал судорожный выдох и не менее судорожный вдох, но это не помогло – воздуха внутри было слишком мало. Позади копошился с картриджами Пас, и я ощутил, как аппарат наполняется «рассолом», как жидкость подступает к подбородку, а затем все выше и выше.

Инстинктивный ужас неминуемой смерти сковал мою волю, а «рассол» уже залил рот и подбирался к ноздрям. Я хотел сорвать с головы шлем, броситься куда-нибудь, лишь бы не утонуть в противной солоноватой жидкости. Но нейроконтроль был рассчитан на это – аппарат не дал мне сделать ни одного движения, и я стоял, как истукан, сжатый чужими мышцами. Шлем заполнился целиком. Остатки воздуха в легких стремительно истощались, но инстинкт не позволял мне сделать вдох жидкостью. Я понял, что скорее задохнусь, чем пойду на это.