Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России - Александр Лукомский

Вообще же лица (я говорю о лицах, добросовестно в это веривших, а не извращавших злонамеренно учение Драгомирова; как пример – таким «добросовестным» является и генерал-лейтенант Резанов, служивший офицером Генерального штаба в Киевском военном округе при М.И. и убежденный, что Драгомиров принижал офицеров и слишком носился с солдатами), обвинявшие Драгомирова в пренебрежении к технике (или же провозглашавшие его врагом всяких технических усовершенствований), не понимали или не хотели понять главного: Драгомиров воевал не против технических усовершенствований, а против тенденции ставить технику выше духа, машину выше человека.

Вся же практическая школа обучения Драгомирова, все его приказы по Киевскому военному округу всякому добросовестному критику должны были бы ясно показать, что все обвинения Драгомирова в пренебрежении техникой просто вздорны. К сожалению, даже теперь (после Японской и мировой войн) находятся или глупцы, или подлецы, которые дают совершенно извращенную оценку деятельности Драгомирова.

В № 25 15/28 февраля 1929 года «Двуглавого орла» (Вестник Высшего монархического совета) за подписью «Ополченец», в статье «Новое оружие и новая тактика», между прочим написано: «К великому прискорбию, наш Генеральный штаб еще не отделался от гибельного влияния, которое в свое время оказал на тактику русских войск генерал М.И. Драгомиров. Этот злой гений русской армии последовательно препятствовал переходу от берданки к магазинной трехлинейной винтовке, перевооружению артиллерии на скорострельный тип, отрицал тяжелую полевую артиллерию, издевался над обучением конницы огневой тактике, вообще мешал и высмеивал применение всякого технического совершенства и современное устройство военной силы. Драгомиров воображал, что он следует Суворову, для которого «пуля – дура, а штык – молодец», и т. д.»

Я уже достаточно говорил о взглядах Драгомирова на однозарядную, магазинную и скорострельную винтовки. Больше повторять не буду. Повторю только, что на обучение войск стрелковому делу М.И. Драгомиров обращал самое серьезное внимание. Он добивался хорошей стрельбы войск, он провел в жизнь маневры с боевыми патронами. Он никогда не «издевался над обучением конницы огневой тактике» (то есть действию конницы в пешем строю), но действительно высмеивал бывшее одно время стремление обучать конницу стрельбе с коня (проводил генерал Сухотин и Ко). Вряд ли ныне найдется идиот, который признал бы правильным и целесообразным подобное обучение.

Скорострельной артиллерии Драгомиров не отрицал, но возражал против замены хорошей поршневой пушки плохим образцом скорострельной пушки. Он требовал выработки хорошего образца (подобного французскому), а до этого настойчивым и умелым обучением полевой артиллерии он добился того, что в период с 1896 года до перевооружения нашей полевой артиллерии (1905 г.) полевая артиллерия Киевского военного округа (поршневые пушки) стреляла почти так же скорострельно и так же метко, как и скорострельные пушки наших западных соседей.

Драгомиров не отрицал тяжелую полевую артиллерию для полевых действий, но считал, что в полевой войне, нормально, орудия шестидюймового калибра являются наибольшим калибром, достаточным для разрушения полевых укреплений всех типов; он полагал, что лишь для разрушения заблаговременно укрепленных позиций могут понадобиться орудия восьмидюймового калибра. Драгомиров, как вообще и все военные авторитеты всех стран, лишь не предвидел того, что война на всем фронте может обратиться в чисто позиционную, когда по всему фронту (у нас от Балтийского до Черного моря, а у наших союзников от крайнего севера их фронта до швейцарской границы) появятся сплошные окопы в несколько рядов с бетонными сооружениями, бетонированными убежищами, батареями, гнездами для пулеметов и пр.

Драгомиров (как и другие авторитеты) полагал, что крупные калибры (свыше восьми дюймов) могут потребоваться лишь при борьбе против крепостей. Обвинять Драгомирова в этой непредусмотрительности – просто глупо.

Тактическому же обучению войск и стремлению, чтобы тактика войск была современна, Драгомиров придавал громадное значение. К последнему вопросу я еще вернусь, когда буду говорить о Русско-японской войне.

Говоря о нападках на М.И. Драгомирова за его якобы «гибельное для тактики русских войск учение», невольно себя спрашиваешь: действительно ли только это учение создавало Драгомирову значительное число врагов, сумевших посеять в умах очень и очень многих не только сомнение в правильности драгомировского учения, но и создать ему в умах очень многих представление как о «злом гении» русской армии? Представление, которое поддерживается до сих пор.

Думается, что здесь суть дела не в этом учении, а в чем-то другом. Это же другое, как мне представляется, заключается в свойствах Драгомирова, которые создали ему очень много врагов среди очень многих лиц в самых разнообразных русских слоях. Более же талантливые из его врагов сумели травлю против Драгомирова направить по пути травли его учения. Действительно: происходя из сравнительно небогатой малороссийской дворянско-казачьей семьи, М.И. Драгомиров сам пробился в ряды выдающихся людей, сам сделал себе блестящую карьеру, не имея никакой протекции и никаких связей. При этом с первых же офицерских чинов он никогда ни перед кем не заискивал и никогда ничего никому не спускал. Будучи по характеру крайне независимым, с громадным умом, сильной волей, исключительно находчивым, остроумным, а когда хотел, то и чрезвычайно ядовитым, он, исключительно хорошо владея пером и словом, был чрезвычайно опасным противником для всех, кто становился поперек его дороги или хотел его чем-либо задеть.

Как пример того, что Драгомиров никому не позволял наступить себе на ногу, независимо от положения лица, которое его задевало, я знаю следующий случай. В бытность Драгомирова начальником Академии Генерального штаба, а Великого князя Николая Николаевича Младшего102 – командиром лейб-гвардии Гусарского полка, как-то, после одних из маневров в Красном Селе, Великий князь Николай Николаевич устроил ужин, на который был приглашен Михаил Иванович. Выпито было много. Великий князь Николай Николаевич о чем-то заспорил с М.И. Драгомировым очень сильно и, рассердившись, позволил себе какую-то резкость. Все присутствующие затихли. М.И. очень сильно и в очень резких выражениях отчитал Великого князя, встал из-за стола и ушел.

На другой день утром приехал к М.И. Драгомирову какой-то генерал поговорить по поводу того, что произошло. Было ясно, что он приехал с ведома Великого князя.

Михаил Иванович выслушал и затем сказал: «Передайте Великому князю, что, по-видимому, кто-то переврал все то, что произошло. Помню, что выпито было очень много. Но совершенно не помню и не допускаю даже и мысли, чтобы Великий князь позволил себе какую-либо резкость по отношению генерал-адъютанта, который много старше его и годами и чином. Не могу допустить и того, что я позволил себе резкость по отношению Великого князя. Надо считать, что ничего не было».

Больше разговоров об этом инциденте и не было. У Великого князя с М.И. Драгомировым сохранились навсегда хорошие отношения, а другим этот случай послужил предостережением, что с Драгомировым надо быть очень осторожным.