Лондон. Биография - Питер Акройд

Большой интерес также вызывали «автоматы» и другие механические изделия, словно они неким образом имитировали движения самого города. Забавно узнать из «Дейли адвертайзер» за 1742 год, что в таверне «Митра» была выставлена «весьма диковинная карета, которая едет без лошадей. Эта красивейшая, удобнейшая машина устроена так просто и управляется с такой легкостью, что может проделать свыше сорока миль в день».

На Флит-стрит показывали и восковые фигуры. Первой их выставила миссис Сэмон (Salmon), прямая предшественница мадам Тюссо, в заведении под вывеской «Золотой лосось» («Golden Salmon») близ Олдерсгейта; как заметил 2 апреля 1711 года «Спектейтор», «странно было бы, если бы изобретательная миссис Сэмон жила под знаком, скажем, форели». Затем она перебралась на Флит-стрит, где ее коллекция из 140 фигур снискала восторг публики. На первом этаже заведения располагался магазин игрушек, где продавались куклы, изображавшие Панча, крикетные биты и шахматные доски, а на втором и третьем этажах стояли восковые подобия Джона Уилкса, Сэмюэла Джонсона, миссис Сиддонс и других лондонских знаменитостей; по фасаду здания шла надпись, гласившая попросту: «Восковые фигуры». Стоявшая снаружи светло-желтая восковая фигура йоркширской прорицательницы Мамаши Шиптон при нажатии на некий рычаг давала пинка ничего не подозревающему прохожему.

Подобные статуи, подвижные и неподвижные, служили и более серьезным целям. На протяжении многих столетий в Вестминстерском аббатстве стояли раскрашенные и загримированные восковые изображения умерших монархов и государственных деятелей. Муляж преставившейся Елизаветы I, который, когда его везли в похоронной процессии, вызвал «всеобщие вздохи, стенания и плач», к середине XVIII века пришел в столь жалкое состояние, что королева казалась «полуведьмой, полувампиром». Тем не менее словосочетание «готов для воска» по-прежнему было в ходу; оно было лишено какого-либо неприятного подтекста и означало, что человек за свои заслуги может в будущем удостоиться фигуры в аббатстве.

Миссис Сэмон давно канула в забвение, но музей восковых фигур мадам Тюссо живет и процветает. Что любопытно, во главе подобных музеев всегда стояли женщины, и самой мадам Тюссо принадлежит честь изобретения того, что еженедельник «Панч» назвал «комнатой ужасов». Музей располагается ныне поблизости от столь же впечатляющего Планетария.

Название «Мейфэр» происходит от ежегодной майской ярмарки, которая проводилась к северу от Пиккадилли; сегодня о прошлом этих мест напоминают лишь проститутки Шепердс-маркета. А вот Хеймаркет сохранил прежние ассоциации. Начиная с XVIII века это была улица увеселений — от «Кошачьей оперы» 1758 года до «Призрака оперы» последнего десятилетия XX века. В 1747 году Сэмюэл Фут, знаменитый актер и имитатор, прочел в театре «Хеймаркет» серию комических лекций; в 1992 году в театре, построенном на том же самом месте, комический актер Джон Сешнз дал очень похожее представление. Лондон обладает своей собственной неугасающей внутренней энергией, которая не поддается рациональному объяснению.

Этот город всегда славился своей живостью, своей неуемностью. В книге Томаса Берка «Улицы Лондона» мы читаем, что горожане на улицах «уже самой походкой своей выражают порыв и неустанный напор». Из «Поездки по Лондону» Пьера Жана Гроле (1772) мы узнаём, что «англичане ходят чрезвычайно быстро; мысли их полностью поглощены делом, они очень пунктуальны в отношении назначенных встреч, и те, кто оказывается у них на пути, неизменно от этого страдают; в постоянном своем стремлении вперед идущий расталкивает всех с силой, пропорциональной его весу и скорости его движения».

Столетие спустя один парижанин заметил, что по всему Лондону «мечутся суетливые, напирающие толпы, о которых самые многолюдные наши бульвары не дают никакого понятия… экипажи движутся вдвое быстрее, любой лодочник или кондуктор омнибуса на одно слово ответит тебе десятью… из каждого действия и из каждой минуты выжимается все мало-мальски ценное до последней капельки». Даже развлечения здесь пронизаны энергией — в Гринвиче «на второй день Пасхи собирается лондонское простонародье; люди катаются по зеленому склону холма, мужчины и женщины вперемешку». Половая и коммерческая энергии, соединяясь, подхлестывают горожан в их вихревом движении. Француз, посетивший Лондон уже в XX веке, пришел к выводу, что «английские ноги движутся быстрей наших, и этот вихрь вовлекает в себя даже стариков». Отчасти «вихрь» представляет собой беспорядочное и бесцельное расточение сил — но, с другой стороны, это проявление безостановочного движения людей, товаров и средств транспорта. Т. Смоллетт в «Путешествии Хамфри Клинкера» отмечает лишь то, что «они шляются, гарцуют, крутятся, рвутся вперед, толкаются, шумят, трещат, грохочут… всюду сумятица и суетня. Можно подумать, что они одержимы каким-то сумасшествием, которое не позволяет им сохранять спокойствие»[33]. Действительно, иногда казалось, что это некая лихорадка. Морис Эш, автор книги «Структура Лондона» (1972), наблюдая непрерывное «снование туда-сюда», ощутил соблазн заключить, что иного занятия, кроме «передвижения как такового», здесь и нет — иными словами, что город являет собой образец движения ради движения. Приходит на ум сцена «прохождения под мостом» из «Лавенгро» Джорджа Борроу, в которой лондонский лодочник, бесстрашно проносясь с потоком воды под средней аркой Лондонского моста, «вскидывает в знак триумфа одно из весел, мужчина кричит: „Э-ге-гей!“, а женщина… размахивает шалью». Это картина лондонской жизни с ее остротой и насыщенностью.

Когда Саути спросил одну хозяйку кондитерской, почему она и в дурную погоду держит дверь открытой, та ответила, что иначе потеряла бы немалую часть клиентуры — ведь «очень многие, торопясь мимо, не утруждаются тем, чтобы войти внутрь, — просто хватают булочку или печенье и бросают мелочь». Столетие спустя темп вряд ли замедлился, и одно из последних социологических исследований Лондона — «Взгляд на Лондон 1997 года» — отмечает, что «показатели экономической активности для Лондона неизменно на 1–2 % превышали аналогичные показатели для всего Соединенного Королевства». Это бесконечное движение длится уже более тысячи лет; свежее и постоянно обновляющееся, оно вместе с тем по-прежнему содержит в себе нечто от древности. Поэтому «вихрь», деловитая уличная толкотня — беспорядок лишь кажущийся, и некоторым наблюдателям удалось уловить внутренний ритм, или исторический импульс, который не дает городу остановиться. Здесь заключена тайна: как может быть вечной нескончаемая суета? Это загадка Лондона, неизменно новая и вместе с тем всегда та же.

Однако и в таком неспокойном городе случаются дни затишья. Часто отмечалось, что из всех городов самыми скучными воскресеньями отличается Лондон — возможно, потому, что тишина и отдых не являются его естественным состоянием и даются ему нелегко. Недаром лондонцы в разные времена использовали нерабочие (в буквальном переводе — «святые») дни для «буйных забав». Начиная с раннего Средневековья практиковались стрельба из лука, рыцарские турниры, игра в шары, футбол — а также «метание камней, деревяшек и железок», — однако пристрастия лондонской толпы могли быть и менее здоровыми. Устраивались петушиные и кабаньи бои, травля быков, медведей и собак. Медведям давали ласковые клички — например, Ворчун Гарри, — но обращались с ними жестоко. В начале XVII века один посетитель Банксайда наблюдал, как хлестали слепого медведя: «Пятеро или шестеро, вставши вокруг с бичами, охаживают его без всякой жалости, а убежать ему не дает цепь; он обороняется, прилагая все силы и всю сноровку, сбивая с ног всякого, кто окажется в пределах досягаемости и не успеет отскочить, вырывая из рук бичи и ломая их». Мы можем прочесть о травле лошадей в конце XVII века на Банксайде, когда на «огромную лошадь» напустили нескольких собак; она одержала над ними верх, но затем «чернь в заведении закричала, что это обман, и принялась срывать с крыши черепицу, и стала грозить снести заведение с лица земли, если лошадь снова не приведут и не затравят до смерти». Так развлекалась лондонская толпа.