Эльдар Рязанов - Евгений Игоревич Новицкий

Несмотря на то что авторы вволю порезвились на тему изобразительного искусства, Эмиль Брагинский остался не вполне доволен повестью «Старики-разбойники» и еще в меньшей степени одобрил одноименный фильм. В предисловии к сборнику своих персональных (то есть написанных без Рязанова) произведений, вышедшему в 1991 году, Брагинский перечислил не девять, а только семь рязановских картин из тех, к которым имел непосредственное отношение. А потом добавил: «Два фильма, которые мне нравятся меньше, я не назвал, наверное, случайно». Этими двумя фильмами были «Невероятные приключения итальянцев в России» (данную работу Рязанов тоже недолюбливал) и как раз «Старики-разбойники».

Сценарной ошибкой «Стариков…» Брагинский считал всю линию с ограблением инкассаторши: «Не надо было второй кражи. Всю сюжетную историю следовало замкнуть только на краже Рембрандта и его возвращении, которое должно было быть еще более сложным, нежели похищение. Сюда запросто вводилась любовная история. А вторая ошибка уже режиссерская. Выбор артистов на ведущие роли. Дело в том, что в наших комедиях стариков должны играть старики! Когда стариков играют актеры много моложе их экранного возраста, пусть даже самые превосходные, уходит правда, уходит реальность. К тому же, хочешь не хочешь, зритель узнает в старике Мячикове совсем не старого Юрия Никулина, и исчезает что-то очень важное и дорогое… И, бывает, мы смеемся над Мячиковым тогда, когда ему надо сочувствовать».

С этим последним суждением Брагинского никак нельзя согласиться, ибо представить, что Мячикова мог сыграть не Никулин, а его друга Воробьева — не Евгений Евстигнеев, сегодня просто немыслимо. Тем более что эти актеры были не настолько уж «много моложе их экранного возраста»: шестидесятилетних разбойников изображали пятидесятилетний Никулин и 45-летний Евстигнеев. Куда хуже, когда киношных школьников изображают тридцатилетние дяди и тети; обратная ситуация такой оторопи не вызывает, и можно вспомнить немало примеров очень удачных экранных стариков: например, седобородого ученого Полежаева, блистательно сыгранного 33-летним Николаем Черкасовым в «Депутате Балтики» (1936) Александра Зархи и Иосифа Хейфица.

Возможно, иной шестидесятилетний актер и вызвал бы в роли Мячикова больше сочувствия, чем Никулин, но сомнительно, чтобы в чьих-то других устах столь же органично звучали те восхитительно глупые диалоги, которые ведут между собой старики-разбойники в «нелирические» моменты:

Воробьев. Надо идти в музей и выяснить, почему они не чешутся.

Мячиков. Да, но нас может опознать смотрительница.

Воробьев. Мы загримируемся. Я буду без трости, без очков, без халата.

Мячиков. Этого мало. Тебе нужно еще бороду. А что делать мне?

Воробьев. Тебя мы острижем наголо.

Мячиков. Я не хочу стричься. Зачем это нужно? В моем возрасте могут волосы не вырасти вообще.

Воробьев. Но как же тебя видоизменить? У тебя такая яркая внешность!

Мячиков. Ты находишь, да?

Воробьев. Я придумал: мы тебя перекрасим!

Мячиков. В негра?

Воробьев. Не целиком, только волосы.

Мячиков. Я не хочу, зачем краситься? Что за идиотское предложение? Зачем, лучше мне бороду!

Воробьев. Ну где, где ты возьмешь бороду?.. Стоп, мне пришла в голову одна интересная мысль. Мы тебя сделаем иностранцем.

Мячиков. Я не хочу быть иностранцем. Мне и здесь хорошо.

Воробьев. Иностранцем ты будешь временно.

Мячиков. А на каком языке я буду говорить?

Воробьев. Ты будешь молчать. Ты будешь глухонемой иностранец. А я буду у тебя переводчиком.

Мячиков. А для чего же глухонемому переводчик?

Воробьев. Много будешь знать — скоро состаришься.

На пользу фильму явно пошли и большие способности обоих ведущих актеров к импровизации. Рязанову оставалось только отбирать наиболее удачные их находки, одновременно не давая импровизаторам чересчур выпрыгивать за рамки сценария.

«На съемках „Стариков-разбойников“, — вспоминал Никулин, — мы с Евстигнеевым забавлялись, предлагая Рязанову самые невозможные и неожиданные варианты сценарных эпизодов (по принципу — чем глупее, тем смешнее). В этой игре было не только желание настроить себя на юмористический лад. Мы ждали реакции режиссера, чтобы каждый раз точно знать границу, за которой добрая улыбка рискует уступить место клоунаде. Случалось, в своей игре мы придумывали вещи действительно смешные, вполне пригодные для трюковой комедии. Но Рязанов их отвергал! <…>

Впрочем, не сразу отвергал. Рязанов смеялся и говорил: „Давайте попробуем!“ Мы пробовали, снимали, смотрели на экран и… отбрасывали. Отбрасывали то, что в другой комедии стало бы находкой, а тут — не звучало, было неорганично, потому что для „Стариков-разбойников“ требовался юмор совсем иного плана.

Помню, например, мы снимали сцену, в которой я, старый следователь, без пяти минут пенсионер, вывожу из кабинета молодого нахала, которого играл Миронов: я его гоню вон — он не уходит… На съемку пришел Леонид Гайдай. Посмотрел и предложил: „Юра, ты от него так не избавишься. А ну, выстрели — вверх, конечно!“ Попробовали. Смертельный испуг перетрусившего нахала показался необыкновенно смешным. Я говорю: „Вот исторический момент — один эпизод ставят сразу два комедийных режиссера, — должен получиться двойной эффект!“ Сняли, посмотрели на экране: смешно — но не годится. Из другого фильма эпизод — в контексте не смотрится, выпадает.

Вот такие несовпадения я ощущал в „Стариках-разбойниках“ довольно часто».

(Заметим, что даже если бы описанный «двойной эффект» подошел картине, Рязанов вряд ли оставил бы его в окончательном монтаже. Воспользоваться непрошеной подсказкой другого режиссера (тем более Гайдая — пожалуй, единственного равновеликого Рязанову комедиографа, в какой-то степени конкурента) Эльдар почел бы оскорбительным для своего самолюбия.)

Юрий Никулин припоминал и другие аналогичные ситуации на этих съемках: «Перед тем как идти в музей на грабеж, мы с Евстигнеевым сидим в сквере, мелькают реплики о том, что ради друга каждый из нас готов на самопожертвование, затем следует пауза перед дорогой. Я тихонько говорю: „В путь…“ — и мы уходим… Мы с Евстигнеевым предложили: продолжить последнее — „в путь“, пусть два старика уходят напевая: „В путь, в путь, в путь… А для тебя, родная, есть почта полевая…“

Рязанов смеялся. И публика бы, наверное, смеялась. Но в фильм этот вариант тоже не вошел, потому что с этим бодрым припевом два наших трогательных старика превращались в двух полных идиотов.

Унижать, оглуплять героев режиссер не давал. Я придумал для Мячикова и такой трюк: заняв у героини три рубля (это эпизод из сценария), я встречал у подъезда ее дома бабку, торгующую цветами, брал один букетик, другой, и торговка забирала у меня обратно один из букетов вместе с моей трешкой, не дав сдачи. На экране это выглядело смешно. Но Рязанов отбросил этот вариант по той же причине: не хотел, чтобы лишний раз смеялись над мягкостью и непрактичностью героя.

Весь внутренний гуманистический смысл „Стариков-разбойников“ состоит в том, чтобы защитить, не дать в обиду Человека, отстоять его достоинство. Этим дорога мне работа в фильме Рязанова.