Дух неправды - Инна Тронина

Но народ, против ожидания, оказался не умиротворён, а оскорблён. Люди считали, что разговаривать с ними языком силы, как всегда делали это англичане, своё правительство, свой премьер-министр не имеют права. И вот теперь пришла расплата. Был преподан урок, который они уже никогда не забудут. Достаточно одного раза – больше повторять не нужно.

Кальпана приподнялась с земли, встала на колени, вытерла тыльной стороной руки слёзы. Постояла и, шатаясь, побрела к гхату.[142]Сняла туфли, оставив их на верхней ступени и медленно вошла в воду, даже не почувствовав этого. Запрокинула голову, увидела в вышине звёзды и вся подалась кверху, как будто стремясь взмыть в воздух. Кальпана подняла руки к небу, стоя по пояс в реке. За ворот, на покрытую голову, текли струи воды, домотканая одежда плотно облепила тело, сгорающее от лихорадки. Хотелось подогнуть ноги и упасть на дно, захлебнуться…

– Джамна майя ки джай! – тихо сказала Кальпана.

Вода вокруг неё тихо, но сильно заворачивалась воронками, влекла на середину.

– Дочь небес, возлюбленная, извечная душа! Смой с меня все грехи, очисти перед тем, что мне предстоит. Дай мне силы, дай разум, дай смелость! Помоги вернуть свет и счастье! Мы все ошибались, но в наших помыслах не было зла, не было подлости и низости. И я готова одна ответить за всех. Я жестоко страдаю, но верю в милосердие и снисхождение к себе…

Вернувшись в тот вечер домой, Кальпана Бхандари надолго слегла в постель, но в госпиталь ехать отказывалась наотрез. Нирмала целыми ночами не отходила от лежащей в беспамятстве свекрови. Утром её сменяли другие невестки, слуги-женщины, старшие внучки. Кальпана бредила, громко говорила что-то на языке раджастхани, которого не понимали в её доме. Когда над постелью наклонялись родные, смотрела на них неузнающим взглядом. Сыновья серьёзно опасались за жизнь, и рассудок матери, с которой никогда в жизни не случалось ничего подобного. Добровольная аскеза в Гималаях, отшельничество в пещерах, уединение в родовом дворце не имели ничего общего с этим горячечным безумием. Сильная, властная, до безрассудства смелая женщина перестала быть собой и утратила даже способность общаться, узнавать близких.

А она в это время вновь видела своего, отца, в тюрбане и расшитых золотом одеждах, который кричал на том самом родном языке:

– Она родила девчонку назло мне! Она не хотела, чтобы я стал счастливым, заимев наследника. Всё делала наперекор и даже отдавалась мне молча. Я не дождусь, когда ты переселишься в дом свёкра, чтобы больше никогда не видеть твоего лица! Её лица! Сколько раз я принёс жертву богине Кали, но она не услышала меня. Так пусть же возьмёт в жертву и тебя, чьё имя созвучно с её именем! Я вручаю тебя Кали и забываю о тебе. Твоя судьба в руках этой богини…

Потом лицо отца расплывалось, и вместо него появлялся лик Кали – такой, каким девочка, впервые увидела его в храме. И прозвучал голос, непонятно, мужской или женский, шедший откуда-то сверху, с небес.

– Человеческому жертвоприношению, совершённому в предписанных формах, богиня радуется тысячу лет, если в жертву приносится три человека, то – сто тысяч лет!

– Три человека… – именно эти слова и врезались в память Кальпаны.

Она повторяла их вместе с тантрическими заклинаниями, обращаясь к своей грозной богине, которой была посвящена отцом.

– Три человека… три… Я отдам их тебе, Кали! Дай мне силы и возьми жертвы! И радуйся сто тысяч лет!

После этого Кальпана снова летела в пустоту, не ощущая под собой ложа, и приникала к стопам Кали. Больше никто не мог ей помочь.

Больная очнулась лишь спустя месяц. И, попросив подать зеркало, откинулась на подушки. Она оказалась острижена наголо, но пышные волосы уже отросли достаточно для того, чтобы обходиться без парика. Слабая и исхудавшая, она тем не менее очень быстро встала с постели и занялась домом, хозяйством, устройством судеб своих детей и сборами в дорогу. Врачи настойчиво советовали выехать для реабилитации на курорт.

Из Союза, осенью семьдесят седьмого года, она отправилась в послевоенный Вьетнам, где пробыла две недели. И по возвращении в Индию, прямо в международном аэропорту, была арестована.

Со дня поражения на выборах, в парламент и до ареста. Кальпана виделась с Индирой всего несколько раз. Им обеим было тягостно встречаться и обсуждать случившееся. Убедившись, что сестра выздоровела, бывший премьер-министр перестала справляться о её самочувствии. Кальпана навестила миссис Ганди жарким майским вечером, уже в новом доме на Веллингтон-Кресчент и увидела её в кресле на веранде – бездеятельную, одинокую и разбитую. С ней рядом были только родственники и немногочисленные слуги, которые не побоялись остаться у Индиры.

Тогда, уединившись на веранде, выходящей в сад, обе женщины поняли, что говорить им не о чем. С того самого дня, когда они, десятилетние, впервые встретились в Аллахабаде, не чувствовали такого отчуждения и равнодушия – и друг к другу, и к жизни. Но они всё-таки просидели рядом весь вечер – в молчании. Потом поужинали крутыми яйцами и картофелем, а после обнялись на прощание, не зная, суждено ли им увидеться ещё раз.

– Ты всё-таки решила ехать в Крым? Или выбрала Италию?

Индира остановила гостью своим вопросом уже в дверях.

– Мне будет спокойнее в Феодосии. – Кальпана многозначительно взглянула вниз и влево, словно опасаясь нападения сзади. – Да и Мринал теперь работает в Союзе. Обещал отвезти меня в лучший санаторий.

– Ты права. Пожалуй, тебе лучше оставаться там как можно дольше. Теперь у меня нет никаких возможностей это устроить. Но, думаю, советские власти не будут против, если ты погостишь у сына несколько месяцев. Десаи, насколько мне известно, только и ждёт удобного случая, чтобы унизить и покарать меня. Я очень беспокоюсь о твоей судьбе и судьбе Санджая.[143]Ведь именно вы – самые преданные мне соратники, к тому же родные по крови. О вас враги вспомнят в первую очередь, поэтому хотя бы ты должна скрыться. В Союзе тебе остерегаться нечего. Что же касается Сэнда – это моя забота. Тебе не стоит тревожиться ещё и о нём…

…– Доброе утро, ма!

Дочь Бимла, как всегда, была точна. Постучавшись, она вошла в спальню матери за минуту до назначенного времени и удивилась, взглянув на остановившиеся часы. Потом включила настольную лампу, увела в стороны сплетённые из разноцветной соломки шторы. И обернулась к матери, которая с трудом оторвала голову от полосатой подушки.

Утро было солнечным и тихим, но Бимла всё равно волновалась. Вчерашний ужин, больше походивший на прощальный, спешный отъезд мужа на службу, в министерство обороны, общая атмосфера тревоги и неопределённости не давали Бимле уснуть уже несколько ночей. Она дремала урывками и потому сейчас выглядела постаревшей. Лицо её распухло, веки набрякли.