Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

У доктора зазвонил мобильный.

– Да, я слушаю. Что?!

Катя, Командир – они все смотрели на доктора. Он изменился в лице.

– Что вы сказали? Повторите. Группа? Какая еще спецгруппа? Приехали и забрали тело из морга? Но… Но мы не можем, я не могу… Официальная версия…

Он спрятал телефон в карман халата.

– Что случилось, браток? – после паузы спросил Командир.

– Тела Приходько нет в морге. – Врач смотрел на носки своих мягких мокасин. – Приехали, забрали, увезли… спецгруппа… сегодня ночью. Такое вот объяснение, значит…

Он отстранил Командира со своего пути, пошел к дверям отделения. Постоял перед этими закрытыми дверями, обернулся:

– Никто не приезжал. Не было никакой спецгруппы, я сам лично дежурил ночью. Не было никакой спецгруппы. Труп… он просто исчез. В морге госпиталя его нет.

Виктор Москалев вернулся домой с работы в девятом часу. Долго стоял в спальне перед открытым шкафом. Сложенные аккуратной стопкой рубашки, белье, галстуки. Надежда Макаровна гладила, держала все в полном порядке. Костюмы, форменный китель, парадный генеральский мундир.

Шаги за дверью – жена Регина. Войдет?

Не вошла…

Как тихо стало в этом доме…

Он закрыл шкаф. Что они раньше делали по вечерам? Не так уж часто он был дома, но все-таки. Собирались все вместе – жена, сын…

Сын…

Москалев глубоко вздохнул. Он не понимает, что происходит. Но это его, отцовская, вина. Воспитание подростка в семье… На совещании в министерстве, помнится, целый доклад длиннющий читали – «Проблемы преступности несовершеннолетних, пробелы в воспитании». Его сын ничего не украл, никого не ограбил – к счастью, он просто сбежал из дома. А потом вернулся.

И ЧТО-ТО ПРОИЗОШЛО…

Она, Регина, не дала разобраться в этом сразу, запретила ему, отцу, все: строгость, мягкость, желание все узнать, понять причину, наказать, чтобы больше было неповадно так делать, помочь… Да, да, помочь ему – Даниле. А разве желание во всем разобраться – не помощь? Разве наказание за проступок – не помощь в этом возрасте, когда еще не действуют взрослые правила, когда они только-только устанавливаются. И разве не его отцовское право устанавливать эти правила своему сыну?

Сын…

Моя кровь…

Москалев глянул на себя в зеркало: ну, что же ты? На войне не боялся, а дома труса празднуешь? Кто разберется в этом, кроме тебя?

– Где он? – спросил он у жены, выходя из спальни.

– У себя.

Он ждал, что она последует за ним наверх, к Даниле. Наверное, раньше она бы так и сделала. Вечные ее причитания: «Витя, Витя, он же еще ребенок, пожалуйста, держи себя в руках…» Но Регина только молча проводила его взглядом, стоя на пороге кухни.

За ее спиной гудела посудомоечная машина.

Москалев ждал, что и в комнате сына тоже будет шумно – телевизор гремит, компьютер – на полную катушку. Но экран и монитор были темны.

Данила встретил его у двери, услышал, как отец поднимается по лестнице.

– Чем занимаешься?

Он показал ладони.

– Я спросил, чем ты занимаешься?

– Ничем.

Москалев прошелся по комнате. Пыль… такое ощущение, что тут не убирались несколько дней. Ну да, Нади-то… Макаровны теперь нет. А жена… Что же это она и не заглядывает сюда?

Он сел на диван.

– Надо поговорить.

Данила молчал.

– Я не сержусь на тебя. Ты это запомни. – Москалев вздохнул. Трудно-то как, а? Был бы он солдат-новобранец, было бы легче во сто крат. И слова бы нашлись тут же подходящие. А тут ведь малец, двенадцать лет всего, сын… мой сын… моя кровь… – Я не сержусь. А мать – ты же видишь, она извелась вся. И эта еще беда с тетей Надей. Ты понять должен, что… В общем, поговорим, сын, серьезно.

– Я ничего не помню. – Данила смотрел в окно.

– Я твой отец и должен понять. Тебе что, плохо здесь было – со мной, с матерью?

Как от стенки горох. Никакой реакции. Или, может, подход неправильный?

– Столько людей занятых, взрослых, у которых дел невпроворот, из-за тебя все бросили, поисками твоими занялись. Ты это понимаешь? В какое положение ты меня поставил? А когда ты вернулся…

– Не надо было возвращаться.

Москалев вздрогнул. Или ему показалось? Эту фразу произнес не Данила, а кто-то совсем другой, незнакомый.

– Это что еще за новости? Я тебя спрашиваю: тебе тут что, плохо с нами? Может, в школе что? Ты в Питер хотел вернуться? Но это же блажь, ребячество. А ты уже взрослый парень, мужик. Это дошкольник нюни распускает по каждому пустяку, а ты-то уже вон какой вымахал. Скоро в училище военное будешь поступать.

Ничего в ответ, никакого отклика.

– Будешь как я, как отец твой. Думаешь, мне легко было? Совсем нелегко, но я не распускался, у меня цель в жизни была. Знаешь, какая цель?

Данила, смотревший в окно, обернулся. Что-то мелькнуло в его глазах – искорка интереса.

– Когда война кругом, тогда проще, – сказал он.

– То есть?

– Проще, папа.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Бросили гранаты в бункер… Ну в тот… ты знаешь… Столько крови сразу… И на ветках даже: помнишь, что на ветках висело, папа?

– В какой бункер?

– В тот… ты знаешь где, в горах.

Москалев почувствовал, как в горле у него внезапно пересохло. Он никогда не рассказывал дома ОБ ЭТОМ. Предположить, что сын слышал, подслушивал, когда они с Региной… Но он не рассказывал об этой спецоперации в Удагском районе даже жене и словом никогда об этом дома не обмолвился. Тяжелая операция, потери с обеих сторон – и в спецназе, и у боевиков… Они крови не боялись, но мы тоже… Если в таких делах крови бояться, то…

– Все проще. – Данила склонил голову на бок. – И мы всегда рядом.

– Что?

– КОГДА ЭТО БЫВАЕТ, МЫ ВСЕГДА РЯДОМ. МЫ ПРИХОДИМ ПОТОМ.

– Что ты болтаешь? – Москалев резко встал.

Голос сына, эта его странная фраза… этот блеск в его глазах…

– Когда нет войны, все по-другому.

– Что ты болтаешь?!

– Хочешь узнать, как было с той, что убирала тут за нами?

Регина с порога кухни наблюдала, как муж ее спускается по лестнице. Вот споткнулся… выпрямился…

– Что с тобой?

– Ничего. – Он ушел в гостиную.

Когда она вошла туда спустя пять минут, увидела его у бара с бутылкой коньяка.