Неизвестная война - Отто Скорцени

Так выглядела «армия Венка», которая в течение суток удерживала фронт длиной 170 километров, располагая только боеприпасами, отбитыми у противника, и ворованным топливом. Это благодаря группе Венка, которую поддержали части XVII корпуса генерала Карла Голлидта, была закрыта брешь между Чиром и Лоном. Благодаря этому фельдмаршал фон Манштейн[126]вновь занял холмы на юго-западном берегу Чира и организовал линию обороны, позволившую вырваться из западни дивизиям, возвращающимся с Кавказа.

Я ставлю в пример Венка, а не генерала Зейдлица-Кюрцбаха, командира LI армейского корпуса 6-й армии. Несмотря на приказ Генерального штаба сухопутных войск, Зейдлиц 24 ноября отступил. Во время отступления 94-я пехотная дивизия была уничтожена, что не помешало господину генералу, наследнику славной фамилии, призвать солдат к бунту. Вот фрагмент манифеста, составленного 25 ноября:

«…Если Генеральный штаб сухопутных войск не отменит приказа не отступать и обороняться «на ежа», нам останется лишь поступать согласно нашей совести в отношении немецкой армии и народа, а также вернуть армии свободу действия, ограниченную этим приказом».

Мы потом слышали Зейдлица и Паульса (произведенных в фельдмаршалы Гитлером, не знающим о предательстве) во время «действий по совести» перед микрофонами московского радио. На Нюрнбергском процессе Паульс выступил в качестве «вольного свидетеля» советского обвинения. Он обвинил фельдмаршалов Кейтеля и Йодля и заявил, что ничего не знал об операции «Барбаросса», которую сам лично разрабатывал, будучи начальником тыла Генерального штаба сухопутных войск.[127]

Во время судебного разбирательства 25 апреля 1946 года «свидетель Гизевиус» заявил перед трибуналом в Нюрнберге следующее:

«После наших неудачных усилий с целью убеждения победоносных генералов в организации путча, мы попытались это сделать еще раз, когда поняли, что движемся к катастрофе… Мы подготовились, по крайней мере, к военному путчу, который должен был случиться в момент капитуляции армии Паульса, предугаданный нами почти с математической точностью. Именно тогда меня вызвали в Швейцарию для участия в дискуссиях и приготовлениях. Я могу засвидетельствовать, что на этот раз они были очень интенсивными. На Востоке мы контактировали с фельдмаршалами,[128]на Западе — с фон Витцлебеном. К сожалению, события опять приняли иной оборот, так как Паульс капитулировал, вместо того чтобы дать нам сигнал, после которого фельдмаршал Клюге смог бы начать путч на Востоке».

Общеизвестно, что «свидетель Гизевиус» состоял в Швейцарии на службе у врага и был завербован руководителем американской тайной службы Алленом Даллесом. Его декларация не требует комментариев.

Не имея представления обо всех этих событиях, в начале 1943 года я был уверен, что Германия не проиграет эту войну. Я знал, что самое трудное испытание ждет нас впереди.

Во время госпитализации и пребывания в Вене и Берлине я внимательно слушал мнения офицеров и солдат, прибывших с фронта, и много размышлял о кампаниях на Западе, Балканах и в России, в которых участвовал с дивизией СС «Рейх». Я продолжал переписываться с командиром моего бывшего полка артиллерии штандартенфюрером Гансеном. Несмотря на все, русские несомненно были застигнуты врасплох блицкригом и использованием крупных танковых частей, которые проникали вглубь их позиций. Мы взяли миллионы пленных, которые сами по себе (а не упадок сельского хозяйства, кроме Украины) представляли проблему; недостаток транспортных средств и складов с продовольствием сделали ее неразрешимой. Мы не смогли содержать пленных, разве что они сами этого хотели. Уже в начале 1943 года десятки тысяч их удрали из лагерей и присоединились к советским частям, избежавшим окружения. Так возникали крупные партизанские отряды, образования которых требовал Сталин уже в своем выступлении 3 июля 1941 года.

На огромных, лишенных дорог пространствах наши танки не могли добиться таких результатов, как в Польше, Голландии и Франции. Взаимодействие всех родов войск, авиации, артиллерии, танков и пехоты не было столь же эффективным, тем более, что наши цели и средства были хорошо известны противнику. Кроме того, как и во времена Наполеона, нашим частям на флангах и в тылу постоянно не давали покоя импровизированными атаками партизанские группы, а огромная территория делала их неуловимыми.

Нам было известно, что русские получали от американцев огромное количество оборудования, и за Уралом работали недоступные для нас огромные промышленные комбинаты. В то время, когда мы заняли «русский Рур», находящийся между Днепром и Доном, 2-я и 3-я горные дивизии и 9-й пехотный полк дивизии войск СС «Мертвая голова» под командованием храброго генерала Детла не смогли реализовать так называемую операцию «Серебряный лис» на севере. Мурманская железная дорога — транспортная артерия, имеющая жизненное значение для обеспечения Красной Армии, по-прежнему служила Советам. После упорных боев в тундре 3-я финская армия встретилась со значительно превосходящими силами противника и остановилась в 20 километрах от станции Салла Луки. Дальше на севере Детл достиг позиции, находящейся в 50 километрах от Мурманска, но 21 сентября 1941 года он также был вынужден отдать приказ об отступлении. Корабли первых девятнадцати конвоев союзников, выгруженных в Мурманске, доставили 520 000 грузовиков и других транспортных средств, 4048 танков и 3052 самолетов!

Обо всем этом мы не знали, однако я уже чувствовал, что мы ведем не революционную, а обычную войну на уничтожение.

Не обязательно было знать грустную подоплеку Сталинградской катастрофы, результат которой не скрывали от немецкого народа, чтобы понять, что противник многому научился и уже умел столько же, а может и больше, чем мы.

Лично я был убежден: чтобы склонить чашу весов на нашу сторону, необходимо, как в 1939–1940 годы, использовать другие методы — смелые и неожиданные. Требовалось по-новому продумать концепцию войны, найти, сконструировать и применить новое оружие.

Я понимал, что у меня слишком буйное воображение, ведь я был всего лишь неизвестным оберштурмфюрером. Если бы я выложил мои «подрывные» идеи какому-нибудь генералу с красными лампасами на брюках, они вызвали бы у него улыбку.

После повторного обострения болезни и возвращения в Берлин я начал предпринимать активные попытки сменить гарнизонную жизнь. Я написал штурмбаннфюреру Румору и штандартенфюреру Гансену с просьбой заступиться за меня перед «папой» Гауссером, а также нанес несколько визитов. Мое дело находилось в Главном управлении командования войсками СС, то есть в нашем штабе, начальником которого был обергруппенфюрер Ганс Ютгнер. Этот бывший офицер рейхсвера, умерший в 1973 году, был выдающимся человеком.[129]Как военный и офицер (единственные качества, которые имели значение), он считался значительно лучше Гиммлера. Так как я чувствовал себя уже лучше, то честно сказал ему, что желаю служить в боевом подразделении, в котором смог бы проявить больше инициативы, чем в берлинских казармах.