Гиль-гуль - Елена Некрасова

— Ерунда! Заявится, как миленький.

— А почему я глупая курица, Сяо Лао?

— А почему я Сяо Лао, глупая курица? Ха-ха-ха! О-хо-о-хо-хо… — Пока морщинистое тельце сотрясают эти раскаты, Юнь-цяо шепчет: «Ну что? Видишь, какой он… совсем уже сдурел…»

— Вы будете ставить пьесы про трудящихся, Сяо Лао? И про революцию? Вас это так забавляет? Посмотрите, Юнь-цяо плачет… она думает, что ее дед сошел с ума…

— Так она же все мозги свои вымыла! Каждый день моет свою башку… ты моешь каждый день? А она все моет и моет… вот дал ей книжку почитать, может, хоть поумнеет. А для кого она прихорашивается? Добряк Бао и так влюблен в нее по уши! Разве нет? То-то и оно! Для Бао? Ха! Старика не проведешь… Чжу Дэ ей нравится, вот кто! А он на нее и не смотрит, вот беда… Или не Чжу Дэ? А скажи-ка…

— Де-ед! Что ты несешь?! Ты можешь хоть раз… хоть раз жизни ты можешь нормально со мной поговорить?!

— Раз в жизни могу… ну, чего там у тебя?

— Ты понимаешь или нет? Нам запретили все спектакли! Все! Что нам делать?

— А… так вот что тебя волнует? Я то думал, ты чахнешь от любви! Читала про красавицу Ин-ин?

Стала бледнеть я и чахнуть, худея, — свет красоты угасает…

Тысячи раз повернусь, обернусь — лень мне с постели

вставать!

Ради тебя я страдаю, мой друг…

— Опять?!

— Все. Молчу.

— А ты не молчи, ты скажи — мы закрываем театр? И что дальше? Это здание нам теперь не принадлежит, нас просто вышвырнут на улицу, это ты понимаешь?

— Ладно, успокойся. Знаете, что я могу? Ха! Я могу пойти в этот комитет к самому главному чиновнику и поговорить с ним… с глазу на глаз. Или нет… сразу со всеми их главными начальниками. И знаете, что они сделают? Они оставят нас в покое! Ну что, нравится? Каково?

— Ты правда… ты не шутишь?

— Я могу.

— И ты это сделаешь?

— Конечно, нет! Что я, дурак? Так напрягаться? Я пошлю туда свою тень. В моем возрасте надо больше отдыхать, знаешь ли…

— Не важно… но скажи, они оставят нам весь репертуар? И бесовку Ли я тоже буду… или нет?

— Ну все, ты мне надоела. Ужасно! Ну разве не курица? Весь мозг уже прокудахтала! Все-все-все… оставь меня со своими нежностями, да не наваливайся ты на меня, бегемотиха, раздавишь! Я тебе не Бао! С ним развлекайся… Смотри-ка! Все груши уже сожрала, нет… это слишком! Тут же была полная миска!

* * *

Миша принес мне антологию японской прозы, вот я и читаю. Но, кроме Акутагавы и Мисимы, интересного мало. Другое интересно — примечания. Почти все эти писатели покончили с собой. И причина, как правило, одна и та же — творческий кризис или его боязнь. Самая романтичная смерть — у Хаттори Тацу, он поднимался в горы, навстречу снежным вершинам, пока не замерз… Кто-то из писателей даже заявил, что молодая смерть — это суть японской культуры. Вполне возможно, поэтому они и планируют все так тщательно — закончу вот эту книгу и застрелюсь, к примеру. И письма рассылают с приглашением на собственные похороны. А некий Сюнгэцу (проза дурацкая) был одержим тем, что его тело обязательно должна поглотить пучина, и бросился с корабля в открытое море. Но вот не вышло — через месяц раздутое тело пучина выбросила на берег… опознали его только по запонкам. Или вот так — двадцатилетняя красотка Кусака (!), уже признанная в литературных кругах, бросается под поезд из-за неразделенной любви, а за день до самоубийства иронически описывает свои будущие похороны. Хотя юность, горячая кровь… а мне мысль о самоубийстве ни разу не приходила в голову, даже обидно. Японцы, конечно, особенные люди. И все оставляют подробные письма, по какой причине они это делают? Творческий кризис, недовольство собой, нарастающая тревога, невозможность ничего написать, в общем, муки творчества, лишь изредка — личная драма… Муки творчества. А что это такое? Это если человек хочет написать что-то очень значительное, а у него не выходит. Так, наверное? Он хочет создать шедевр, но не может, не знает как. Потому что, если знает, то и пишет себе, и пишет… и тогда он просто устает от работы, а «муки творчества» присутствуют, конечно, но не настолько же… Получается, что эти «муки» — просто болезненно распухшие амбиции.

Понятно, бывают гении. Акутагава, проникший в страшные дебри подсознания, в «беспредельную Африку своего духа», как он выразился, плюс работа на износ, и эти постоянные видения зубчатых колес, и обезумевшая мать… А если человек всю жизнь писал только плоскую невыразительную прозу, какие у него еще «муки»? Ему надо чем-то другим… а он в петлю. А таких в этом сборнике большинство. Вот еще апогей маразма — Тококу убил себя, потому что считал, что он никогда не достигнет уровня европейских писателей. И жену свою уговаривал, но та отказалась.

* * *

Нельзя садиться на воду, ни в коем случае… Я же не гусь… не цапля какая-нибудь… если намочу крылья, мне конец, уже не взлечу, вот ведь попал! Наводнение здесь было, что ли? Ни клочка суши, прямо ни кусочка… совсем не за что зацепиться… как же я устал, крылья так ноют… клюв пересох… Когда со свежими силами, вообще воздуха не чувствуешь… а тут с каждым взмахом все тяжелее… черт! Как же меня сюда занесло? Вроде прыгал по карнизу, потом решил слетать в парк… какая-то чертовщина! Не мог же я вдруг оказаться посреди моря… и откуда в наших краях море? Сколько я еще так протяну… прямо тянет к земле… к воде этой чертовой тянет… вдруг я сразу пойду ко дну, камнем? Даже с белым светом не успею проститься? Намокну, отяжелею… это у водоплавающих полно жира между перьями, я что-то такое читал… а у меня? Я же чищу перья, нет там никакого жира… ух ты! Там что-то впереди! Что же это… что-то торчит из воды, ну еще чуть-чуть… и отдохну, а там будет видно… может быть спадет эта вода… О! Это же дерево, точно дерево… какое огромное… ну слава богу… Надо выбрать хорошую ветку, а лучше бы дупло… так… вот эта подойдет. Уф… благодать. Что такое? Не понял… тут уже кто-то есть? Что это ко мне такое тянется?! Какие-то щупальца! Ладно, перелечу на другую, кому я тут помешал? Это даже не птица, гадость какая-то… Сидел себе спокойно, никого не трогал… Боже! А что это там внизу?! Руки? Человеческие руки?! Что они тут делают?! Почему меня так шатает… ветра нет вроде бы… ай! Схватило! Ногу, отдай ногу!!! Фу… вырвался… черт! Это была рука… кисть руки! Все ветки кончаются руками! Они растут! Куда же тут сесть? Сами ветки вроде нормальные… вот есть у ствола развилочка… ай! Да они везде достают! А ниже? Там их даже больше, да что же это?! Я их, кажется, разбудил… все теперь шевелятся, вот дерьмо! Что им надо?! Что же мне… куда мне? В какую сторону?! Дали бы хоть пять минут посидеть! Я не помню даже, откуда я летел… кошмар! Кошмар? А вдруг это сон?! И я все еще сплю на том карнизе? Ай, больно! А-а-а-а-а!..

А-а-а-а-а!.. Что? Сон… Ну это уже… это слишком. Дерево с руками… и та, последняя, схватила меня и стала сжимать в кулаке… Который час? Начало седьмого… Душно.

Нет, не просто душно. Васильков почувствовал вонь… едкий запах подгнивших тряпок… сладковато-прелый… хуже… прямо какая-то дохлятина… ну да, вот так же пахли плохо обработанные шкуры оленей, которые им предлагали в Монголии… вот олух! Это же прорезиненные сапоги! Вчера вечером он делал ревизию своей рыболовной амуниции и оставил их стоять посреди комнаты. Ну да, когда он развернул целлофан, то почувствовал запашок… но не такой сильный, конечно, — иначе сразу бы отнес их в контейнер… Он решил, что сапоги слегка запрели за зиму, и оставил подсохнуть… Нет, они не запрели, они явно сгнили внутри… паршиво выделанная кожа попалась… Но как же он вчера не почувствовал? Нос был заложен, что ли…