До новой встречи - Василий Николаевич Кукушкин

говорить. Трудно ей было совладать с ребятами. Повязку дежурного надел Добрынин.

Максим Ильич хорошо изучил беспокойный характер директора. Узнав про несчастье, он сразу начал готовить машину в дальнюю дорогу. Быстро, по-военному, полуторка была заправлена горючим, в кузове на распорках укреплена железная бочка с бензином на обратную дорогу. Дворники принесли из конюшни несколько охапок сена. Антонина Осиповна вынесла ватное одеяло, две подушки и простыни.

Заканчивались сборы в дорогу, когда Николай Федорович вышел во двор. На нем были болотные сапоги, кавалерийская шинель, с плеча на узеньком ремешке спадала кожаная полевая сумка.

Однако в пути солдатская выдержка покинула Николая Федоровича. Он бранил водителя, говорил, что с такой скоростью водят машины на похоронных процессиях.

В полночь грузовая машина остановилась на опушке соснового леса у барака, пахнувшего свежей охрой.

В приемной больницы находился лишь дежурный. Николай Федорович был возмущен:

— Такое несчастье, а главный врач дома!

Появился и врач — молоденькая женщина, очень похожая на Варю, такая же спокойная и терпеливая. Вот что она сообщила.

Один из охотников за «трофеями» крепко поплатился, — у Бориса отняли левую ногу, не исключена возможность, что придется ампутировать и вторую. Николай Федорович крупными шагами ходил по кабинету, потирая ладонями щеки. Его лихорадило, даже выпив по настоянию врача валериановых капель, он не мог преодолеть нервной дрожи. В пятнадцать лет Борис стал инвалидом! Из-за мальчишеской выходки ему придется прожить всю жизнь на протезах.

Главный врач дал согласие отправить мальчика в Военно-медицинскую академию, где одним из хирургов работал однополчанин директора училища, но, узнав, что пострадавшего намереваются везти на грузовой машине, сразу же отменил свое решение. Несмотря на огромное желание поскорее показать Бориса известным профессорам, и Николай Федорович начал понимать, что врач прав, и ругал себя за непредусмотрительность. В Ленинграде надо было немедленно вызвать машину скорой помощи.

Сафар отделался легко: взрывная волна его только слегка контузила. Отправив его в училище на грузовике, Николай Федорович остался в больнице, пытаясь связаться по телефону со скорой помощью. Связь действовала отвратительно.

Окончательно потеряв надежду дозвониться до города, Николай Федорович отказался в больнице от ночлега, усталый, разбитый выбрался на улицу. Ночь выдалась ясная. Холодный свет луны серебрил гладь Невы, берега ее, опустошенные войной. Там, где был густой хвойный лес, теперь стояли одинокие пни в человеческий рост, обгоревшие и побитые осколками. Приневская дорога часто упиралась в заслон из колючей проволоки с навешенным куском фанеры. Короткое слово «мины» предупреждало о смертельной опасности.

Но и на этом участке, опаленном войной, пробуждалась жизнь. Вниз по Неве маленький буксир тянул баржу, груженную кирпичом, ее низенькие борта были чуть ли не вровень с волнами. За баржей вытянулась цепочка плотов. На берегу в песчаном карьере сушилось детское белье. Над землянкой, где был командный пункт какой-то пехотной роты, лениво подымался дымок, в танковых защитных «гаражах» стояли дорожные машины.

В этих местах осенью 1941 года воевал и Николай Федорович. Вот и руины Дубровской электростанции рабочего поселка, знакомые ему. Едва окончилась война, а уж под крышей железобетонного скелета электростанции дробно стучали пневматические молотки, монтажники выпрямляли погнутые взрывом балки, сварщики автогеном резали свитую в сложные узлы арматуру, горстями падали вниз искры…

Над дверями пожарного сарая мигала красная лампочка.

«Почему бы через коммутатор пожарников не попытаться соединиться с городом? Дело идет о жизни человека», — подумал Николай Федорович и решительно направился к землянке.

На рассвете главный врач, старшая медицинская сестра положили Бориса на носилки и осторожно вынесли на берег, где их уже ожидал пожарный катер.

В то утро впервые в Военно-медицинской академии был нарушен установленный два с лишним столетия назад распорядок. Выпросив в гардеробной халат, Николай Федорович добрался до дверей операционной. Напрасно санитарка грозила вызвать вахтера. Профессор, узнав о причинах его беспокойства, разрешил ему обождать в госпитале ответа консилиума.

Мнение ученых было обнадеживающим: мальчику удастся сохранить вторую ногу. Это уже была радость. Дальнейшая судьба Бориса теперь была в его руках, Николая Федоровича. Он переведет его в инструментальную группу слесарей: инструментальщикам меньше приходится стоять за работой. В училище директора привез на своей машине профессор, который оперировал Бориса. Ночная тревога не прошла бесследно для Николая Федоровича. Разболелся бок. Опираясь на плечо Оленьки, первой подбежавшей к машине, он поднялся в свой кабинет и закрылся.

Если преподаватели, мастера не знали подробностей несчастного случая, то ребятам уже все было известно.

Грузовая машина вернулась в училище ночью. На дворе и в зданиях было темно. Антон, накинув на плечи одеяло, первым выскочил во двор, растормошил крепко спавшего в кузове Сафара, но узнать подробности катастрофы ему не удалось — в подъезде стоял уже Максим Ильич. Антон проворно, убежал во флигель общежития девушек.

Лишь только Сафар вышел из кабинета завхоза, его сразу перехватил Антон, потом другие ребята. Допрашивали пристрастно. Больно было Сафару смотреть в глаза товарищам и видеть недоверие, уж лучше бы лежать в больнице. В училище никто из взрослых не знал, что Борис, тихий паренек, игравший на переменах с ученицами в кошку и мышку, вышивавший на платочках потешных медвежат, страстно любил оружие. Зимой он отдал два пайка хлеба за помятую обойму, коробку конфет выменял на обломок штыка. План Бориса был прост. В воскресенье неявка к обеду не считается большим проступком. Можно дежурному педагогу сказать, что задержались в музее. Из харчей пропадал только суп, второе и компот выдавали вечером.

На трамвае он и Сафар доехали до окраины города. Борис проявлял удивительную находчивость. Он умел остановить машину, вовремя предложить шоферу покурить. Так на попутном транспорте добрались они до деревни Малое Манушкино. От развилки две дороги вели в лес, за которым скрывался невский берег, где еще недавно проходила линия переднего края. У Бориса это была девятая вылазка за «трофеями», у Сафара пятая, но они еще не отваживались ходить дальше огневых позиций зенитных батарей. Борис достал из планшетки карту-двухверстку, компас и, указывая на лежащий слева от деревни лес, заявил:

— По прямой до Невы не больше пяти километров.

Планшетка, военная карта, компас и театральный бинокль, которыми вооружился Борис, вызывали у Сафара особое уважение к товарищу. Сафар мечтал приехать на побывку в родную деревню, пройтись по главной улице — через плечо перекинув автомат, сбоку в новенькой кобуре пистолет. Эх, и позавидовали бы ему колхозные ребята! Желание найти трофейный автомат оказалось сильнее всяких опасений.

Пылкое воображение Бориса рисовало полуразрушенную офицерскую землянку и валяющийся на полу автомат, оброненный в рукопашной схватке.