Варяжский круг - Сергей Михайлович Зайцев

Кумыс ударял в головы старикам. Вот оно – Великое обретение родины!..

Каждый год сто дней длился летний праздник, и каждый год сто дней состязались юные богатыри. Однако все, и участники и зрители, ждали с нетерпением девяностого дня, и приберегали для него силы, и придерживали восторги. Так уж повелось, что только к девяностому дню праздника приезжали из степи знаменитые сыновья хана Осеня, непобедимые витязи: Шарукан-хан, Сугр-хан и Алып-хан – все дети разных матерей, от рождения воины, ибо матери рожали их, лежа на клинке ханской сабли, и от рождения властители, потому что, прежде чем получить молоко матери, они получили по глотку молока волчицы. Им, крепко стоящим друг за друга, не было равных на состязаниях. И когда братья-витязи появлялись вдалеке, когда они на полном скаку приближались к майдану, крича свои кличи и размахивая саблями, редкий молодец не ощущал в груди сердцебиения.

Но они, дети одного отца, были мало схожи между собой. Старший брат, Шарукан, хитрый и ловкий, из всех троих самый злой, первый наследник хана Осеня, нрав имел беспокойный, глаза завидущие и вместо гордости полагался на тщеславие. Он любил управлять своими ордами, умел подчинить своей воле волю большинства. И даже ханы, стоящие выше Шарукана по положению, часто ему подчинялись. Тогда и вспоминали, что младенцу Шарукану достался самый большой глоток волчьего молока. Шарукан понемногу пощипывал Русь, но прочили ему большее.

Сугр-хан, юноша-красавец, молчаливый и проницательный, полный тайных помыслов, во всех начинаниях был своему старшему брату другом и помощником, а может, иногда и вдохновителем. Сугр мог подсказать Шарукану, у какого человека что лежит в кошеле и что на уме – на кого можно смело положиться, даже будучи слабым, а кого следует обезоружить и прогнать подальше в степь. Про Сугра-хана говорили в народе, что он есть тот редкий человек, который способен определить возраст вороны. Поэтому при нем боялись лгать и, возможно, в своей боязни открывали Сутру намного больше тайн, чем он сам мог предполагать поначалу.

Младший брат, Алып, был силен необыкновенно. Но, простодушный здоровяк, во младенчестве, наверное, только лизнул молока волчицы. Он вел жизнь беспечную – посмеиваясь и развлекаясь и радуясь тому, что он будто бы может прожить так до старости, не окунаясь в те заботы, в какие рано или поздно окунаются все, даже дети ханов. Алып возложил свои заботы на старших братьев и ни в чем им не возражал.

О других детях хана Осеня здесь не ведется речь. Так вышло, что им вовсе не досталось волчьего молока.

Но были и на Днепре достойные витязи, тоже ханы: Боняк, Тугоркан и лукоморский Урусоба. Они только несколько лет приходили со своими людьми на путину. Людей у них было меньше, и выглядели они больше воинами, чем рыбаками, и не умели обращаться с бреднем. Зато Осеневым сильным сыновьям легко противостояли днепровские ханы и, наигравшись вволю, каждый год звали их походом на Русь – попробовать дела настоящего, реку крови пустить, а не ручеек, караван добра привести к Донцу, а не кошель серебра за пазухой. На Переяславль звали. Князь там, говорили, сел молодой, туда-сюда скачет, многого хочет – очень прыток был бы за столом, но лавки все заняты и не теснится никто. Про таких в народе говорят: ножницы ухватил большие, а овцу имеет всего одну, и ту захудалую.

Не слышали еще про такого князя, посмеялись Осеневы сыновья. Да и как услышать про всех, если на Руси чуть ли не каждый третий – князь, и каждый из них, званый-незваный, в Киев норовит, к власти примеряется, родного брата прирезать готов…

– Что за князь?

– Мономах-князь, – назвал Боняк. – Всеволода сын.

– Мономах… Мономах… – пытались припомнить донские половцы. – Нет, не знаем такого!

Боняк же опять пустился в насмешки. А Осень сказал:

– Тигренок становится тигром. Не будем пренебрегать им!

И согласился пойти с Боняком, хотя был очень стар.

Еще вот что подумали команы: Мономах – не для тигра имя и не для человека, мелкого русского князя. Подумали, Мономах – имя для огромной хищной птицы, у которой крылья в размахе с полнеба, у которой когти острее сабли, а взгляду доступна половина земли, направо четверть и налево четверть. Клюв же птицы, тяжелый, как кузнечный молот, то в одну сторону направлен, то в другую, ловит ветер, ищет запахи в ветре. А как почует, что где-то притаилась дичь, так и летит туда и скрипит загодя стальными когтями… Вот где Мономах! Вот имя! А что такое русский князь в Переяславле? Птенец в гнезде…

– Слышал ли кто о таком? – спросили ханы на майдане.

Ответил один человек:

– Я знаю. Приходилось бывать… Он, как сокол, летает из княжества в княжество. То с одним князем бьется, то с другим. И трепал, было, наших команов, что смеялись над ним, – Асадука и Саука с их ордами перебил до единого, будто срезал траву.

Подавляя злобу, сказал Боняк:

– Любят русские носить звучные имена…

Хан Осень взял в ту весну до десяти тысяч воинов и повел их к Переяславлю. Но под городом Прилуком, не ожидая того, встретились с войском Мономаха. Поначалу растерялись и те и другие, но потом хан Осень решил сразиться, русские же не приняли боя, укрылись в городке. А на следующий день им удалось сразиться. Войска встретились на реке Остре. Битва вышла короткая и злая. Хан Осень потерял тысячу воинов, сам же вместе с Сакзем и некоторыми другими попал в плен, а орда его в тот день бежала.

И тогда старый хан разглядел Мономаха и увидел, что повадки князя – повадки тигра, и пожалел, что послушался Боняка. Мономах же отпустил Осеня и Сакзя и сказал им больше не ходить на Русь.

Вскоре старый хан умер, но перед смертью он успел поделить свои владения между сыновьями: летние кочевья, летники, оставил общими, зимники же отдал по старшинству. Еще с хазарских времен стояли на Донце три земляных городка, и жили в них те, кто остался в степи после печенежского нашествия – аланы-ясы и болгары. Управлялись они своими князьями, но подчинялись половецким ханам. Возле этих-то городков и устраивали себе команы стойбища-зимники, а в особо лютые морозы они отогревались в городокских землянках. Вот отдал Осень один городок старшему сыну, и с тех пор он стал называться Шаруканом, второй городок, что поменьше, достался Сугру и прозвался его именем, третий же городок остался просто Балин[21], потому что Алып, которому он принадлежал, через год-два после смерти отца утонул в Донце. И перешел Балин во владение братьев Алыпа, потому что сыновья утонувшего, Окот, Атай и Будук, были еще совсем детьми. Старшему из них, Окоту, исполнилось к тому времени лишь одиннадцать лет, и он не много еще понимал в людях.

И все бы шло заведенным порядком, и не было бы раздору в многочисленном потомстве Осеня, если бы не один человек по имени Кергет. Откуда он появился – его никто не спрашивал, но пришел он однажды к малолетнему хану Окоту и сказал, что Алыпа, отца его, братья же его и утопили, и сделали это, чтобы завладеть городком Балином. И еще сказал человек Кергет, что видел своими глазами, как все происходило – ударили Алыпа щитом по голове, оглушили и тогда же сунули в реку, и долго еще братья стояли вдвоем на его теле, чтобы надежней утонул, стояли и спокойно разговаривали. Правда это была или наговор, не всякий взрослый смог бы дознаться, а ребенку – куда уж! Но Окот поверил Кергету. К дядьям же своим стал с тех пор относиться с опаской и подозрением, не всегда умея те опаску и подозрение скрыть. Так что очень скоро Шарукан с Сугром заметили эти перемены, насторожились и без труда определили, от какой тучи упала тень. Ханы-братья подослали к болтливому пришельцу двоих преданных людей, чтобы укоротили тому язык. Но Кергет оказался хорошим воином и ни у кого не искал подмоги, один сделал тем двоим то, что они хотели сделать ему, – отрезал их языки, а обрезки кинул собакам. Сам же бежал.