Роковая женщина - Кэрол Нелсон Дуглас

Кто-то, имеющий власть или деньги. Или то и другое.

– Куда дальше? – нетерпеливо спросила Пинк.

– На утренник к мадам Саламандре. Новый театр на Четырнадцатой улице, и гоните как дьявол! – бросила она вознице, восседавшему на козлах.

Я читала чудовищно искаженный рассказ доктора Уотсона о первой встрече его компаньона с Ирен и о ее поспешном венчании с Годфри. (Импровизированным свидетелем тогда выступил переодетый Шерлок Холмс. Сомневаюсь, что даже жених и невеста знали об этом.) Иначе я бы не знала, что нынешняя фраза Ирен в точности повторяет приказание, отданное Годфри кэбмену в день их свадьбы.

Разумеется, Пинк ни о чем подобном не подозревала. Улицы Нью-Йорка так забиты пешеходами и всевозможным транспортом, что нужно иметь терпение Иова, чтобы передвигаться по ним. Неудивительно, что в этом городе пустили паровые локомотивы по надземным линиям, пыхтящие над толпой.

Мы прибыли как раз вовремя. Мои часики, приколотые к лацкану, показывали половину четвертого. Утренник уже должен был заканчиваться.

Пинк подняла свои прямые брови, когда Ирен направилась к служебному входу. Там нас встретил пожилой мужчина со старомодными бачками, который приветствовал примадонну, будто герцогиню Девонширскую, наносящую визит в Виндзорский замок.

Я знала, что Ирен взяла за правило всегда быть любезной даже с самыми скромными служителями театра. Несомненно, это началось еще с тех пор, как она выступала на сцене в детстве.

– Если нахамишь примадонне, – объяснила она мне однажды, – та будет метать в тебя злобные взгляды по крайней мере две недели. А вот если отнесешься с пренебрежением к привратнику, или к костюмерше, или к статисту, то будешь вечно чувствовать себя так же неуютно в своей гримерке и на сцене, как Дункан в замке Макбета.

Я бы перефразировала мысль подруги таким образом: блаженны кроткие, ибо они никогда не забудут тех, кто помнит их.

– Здравствуйте, мистер Фишер, – поздоровалась Ирен со своим вновь обретенным старым другом. – Мы пришли вовремя, чтобы застать мадам Саламандру в гримерке, где она охлаждается?

– Конечно, мадам. Вы пропустили сегодня хорошее выступление. Правда, оно было не таким эффектным, как то, в котором вчера участвовали вы.

– Выступление? – разразилась Пинк вопросами, едва войдя в дверь. – Мы заглянем к этой мадам Саламандре? Кажется, это несгораемая леди. И… Ирен, ты снова вышла на сцену? В варьете? Вчера? Ирен, подожди!

Но примадонна уже спешила по тускло освещенному фойе. Завернув за угол, она начала спускаться по винтовой железной лестнице с такой скоростью, что мы с Пинк не поспевали за ней.

Нахальной девчонке приходилось особенно туго. Слыша, как ее каблуки стучат по металлическим ступеням, я бы захихикала, если бы меня не подвели собственные юбки, из-за которых я чуть не споткнулась. Наконец ноги коснулись холодного каменного пола под сценой.

Я слышала доносившиеся сверху глухие звуки и неясные возгласы: программа еще продолжалась.

Ирен остановилась и постучала в дверь комнаты, где мы вчера побывали. Правда, я не могла себе представить, каким образом подруга отличила ее от нескольких других дверей.

– Кто там? – отозвался голос изнутри.

Ирен кивнула нам с удовлетворенным видом: та, кого мы искали, на месте.

– Рина-балерина, – лукаво ответила она.

У Пинк отвисла челюсть. Должна признаться, это зрелище, нелестное для нее, доставило мне большое удовольствие.

– Входи, моя дорогая Рина! – воскликнула женщина за дверью. – Я так много думаю о былых днях – с тех пор, как ты побывала у меня вчера.

Мы вошли втроем, и грим-уборная, забитая костюмами, сразу сделалась тесной, словно мы попали в платяной шкаф.

Мадам поднялась со стула – видение в газе оранжевого и абрикосового тонов – и взяла Ирен за руки.

– Сегодня порядок программы изменен, и я должна снова выйти под занавес, так что времени у меня мало. Но вы присядьте, куда сможете, и давайте поболтаем.

Мы с Пинк расчистили себе место, сдвинув горы газа и шифона. Ирен встала за спиной мадам Саламандры, сидевшей у туалетного столика, и мастерски довершила ее прическу с помощью булавок и шелковых цветов огненной расцветки.

– Шикарно выглядишь, моя дорогая, – сказала Ирен. – Будешь зажигать на сцене. А ты знаешь, что наш Тим внезапно отправился в турне по Западу?

– Крошка Тим? Не может быть! О господи, надеюсь, он еще помнит свой номер. Кто же это заключил с ним контракт?

– Баламбо.

– Неужели! Значит, у нас всех еще есть надежда.

– К слову о надеждах: могу я спросить, не вспомнила ли ты со вчерашнего дня еще что-нибудь о моем необычном детстве?

Мадам Саламандра резко повернулась на стуле, чтобы взглянуть на своего импровизированного парикмахера.

– Это лучшая прическа, какая у меня когда-либо была. Но прежде всего я должна еще раз поблагодарить тебя за то, что ты спасла мне жизнь. Моя дорогая маленькая Рина! – Она снова взяла Ирен за руки. – Господи, как же беззаботны мы были в те дни! И так молоды! Мне едва исполнилось семнадцать. Мы жили как одна семья – молодежь, выступавшая в варьете. У нас был собственный мирок, и мы считали, что другие нас не понимают. И никто никого ни о чем не спрашивал. Ты ведь знаешь, что́ я имею в виду?

– Молодые беззаботны, – поспешно ответила Ирен, и в ее голосе послышалась нотка разочарования, которое ей не удалось скрыть.

– Да, беззаботны. Мы принимали все как есть. И не задавали вопросов.

Ирен кивнула, высвобождая руки. Ей явно не хотелось возвращаться в то время, когда не задавали вопросов.

На какое-то мгновение я будто попала в собственное детство, когда Шропшир с его сонными обычаями был для меня целым миром. Мне никогда туда не вернуться, не взглянуть на те места прежними глазами. У меня даже слезы выступили, хоть я и понимала, что на самом деле вовсе не горю желанием снова оказаться в отцовском приходе. Однако ностальгия по прошлому часто заставляет чувствовать себя осиротевшей.

– Но я кое-что вспомнила, – продолжала мадам Саламандра. – Правда, сущий пустяк.

– Пустяк? – насторожилась Ирен.

Огнеупорная женщина откинулась на спинку стула и обвела нас взглядом. Крашеные малиновые волосы окружали кудрявым пламенем ее немолодое лицо.

Она, несомненно, испытывала нежность к юной Ирен. На это указывали ласковый тон и восторженность, с которой она начала свой рассказ. Я тоже когда-то в бытность гувернанткой питала к некоторым юным воспитанникам материнские чувства, хотя и была старой девой. Ничто не может сравниться с радостью рассказывать детям, жадно тебя слушающим, захватывающие истории, от которых глаза у них раскрываются на мир, как лепестки цветка.