Белый кролик, красный волк - Том Поллок

Бледная как смерть лодыжка, думаю я, окоченевшее тело под моими пальцами, завернутое в тронутый плесенью ковер и покрытое стерильным целлофаном. Он тоже был кем-то конкретным.

Я закрываю глаза и вижу лица из полицейских рапортов. На них застыла мертвенная пустота. Все они были кем-то конкретным.

Я практиковалась.

Господи, Бел, что ты наделала?

Когда Ингрид будит меня, еще темно. Пошатываясь, я спускаюсь в подвал, вытирая песок с глаз. Моя одежда липнет ко мне какой-то коркой, а зубы во рту кажутся слишком большими. У заживающих десен привкус гноя. В подвале — голые бетонные стены, разнообразие вносят только шесть пыльных винных бутылок в углу. Ноутбук стоит прямо на полу посреди помещения. Я усаживаюсь перед ним, скрестив ноги, и возвращаюсь к работе.

Пока я спал, Ингрид времени даром не теряла. Проведение регрессий, поиск коэффициентов, поиск паттернов — любая ниточка данных, за которую можно потянуть. Я продолжаю с того места, где она остановилась, и строю диаграммы соотношения времени смерти с цветом волос, продолжительностью поездки в больницу, сексуальной ориентацией. Вскоре это начинает напоминать давний интернет-прикол: «Вот семнадцать диаграмм, посвященных избиению младенцев, — вы будете в шоке!» или: «Он набросился на нее с мясницким тесаком! Никогда не догадаетесь, что произошло дальше!»

Хотя, если подумать, скорее всего, догадаетесь.

Я работаю. Ничего не нахожу. Я продолжаю работать. Опять ничего не нахожу.

— Случайность трудно имитировать, — шепчу себе под нос, как мантру.

Время идет, и меня сменяет Ингрид. После беспокойного сна я снова занимаю ее место. Я теряю счет времени. Мой мир превращается в бесконечные сумерки и свет монитора, от которого болят глаза. На вторую ночь, когда я плетусь наверх по подвальной лестнице, голая лампочка над моей головой начинает пульсировать: вкл/выкл/вкл/выкл/ светло/темно/светло/темно, создавая и забирая мою тень на бетонных ступенях. Я слышу судорожный вздох. Это Ингрид щелкает выключателем снова и снова, и по ее щекам текут слезы досады.

— Привет, — тихо говорю я. — Что ты делаешь?

— Просто… кто-то… кто-то может увидеть. Слабый свет. Слабое пятнышко, просочившееся за окно…

— Тогда давай выключим.

— Понимаю, просто… — темно /светло/темно/ светло /темно. — Я…

Боже, Ингрид, до чего я тебя довел.

— Ты скучаешь по ним? — спрашиваю я. — По 57?

— Я там родилась и выросла, Пит. У меня никогда не было выбора.

— Знаю, но это все равно твои друзья, твоя семья.

Она качает головой.

— Ты не понимаешь. Я говорю, что у меня никогда не было выбора, но у большинства из них совсем другая история.

— Ну и что?

— Мы шпионы, Питер, — она улыбается, так натянуто, что у нее белеют губы. — Мы лжем, предаем и склоняем других лгать и предавать по двадцать четыре часа в сутки, пятьдесят две недели в году за смехотворный государственный оклад. Скучаю ли я? Лучше бы ты задался вопросом, кто читает эту вакансию и думает: «Да, это по мне»?

Я сдавленно хмыкаю, и она смеется тоже. Пульсация замедляется, светло/темно/светло, и наконец утихает… Темно. Во мраке Ингрид громко вздыхает.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Да, ничего особенного не произошло.

— Ты мне сейчас врешь?

— Да, определенно.

— Не нужно этого делать.

— Я знаю.

В янтарном свете уличного фонаря я вижу, как она сжимает челюсть.

— Я чувствую, что уменьшаюсь, — наконец говорит она. — Каждый раз, когда я щелкаю выключателем или мылю руки, я чувствую, как маленькая часть меня исчезает, — она снова фыркает и качает головой. — Не обращай на меня внимания. Я просто устала.

— Тогда ложись спать, — говорю я ей. — Я продолжу, отработаю двойную смену.

— Пит…

— Все в порядке, я сам хочу. Я как раз был в ударе.

Это все ложь. Нигде меня не было. Я настолько «нигде», что даже если бы очутился голым и вывалянным в соли посреди пустыни Атакама в полдень без воды и компаса, был бы не так потерян, как сейчас. Но свет выключен, так что она ни о чем не догадается, так?

— Уверен?

— Да, она моя сестра-близнец. Дай мне провести с ней еще немного времени.

Возможно, дело в усталости — за последние две ночи я проспал в общей сложности четыре часа и тринадцать минут (ответ на вопрос «эй, да кто считает?» — всегда «я»), и экран плывет перед глазами, как картина Ван Гога. Но время от времени у меня случается проблеск.

Я никогда не был савантом — одним из таких везунчиков, которые способны вести диалоги с числами, или для кого тройка по ощущениям как семьсот двадцать девять, или кто видит все простые числа в синем цвете. Чтобы стать математиком, я трудился. У меня не было врожденного таланта. Я трудился в поте лица, потому что только внятные, строгие ответы, которые предлагала математика, могли облегчить страх, стиснувший мое сердце.

Но сейчас, когда я просматриваю цифры, я… что-то чувствую. Не закономерность, не вполне… Скорее область, где закономерности нет. Вроде блика на внутренней стороне век после того, как взглянешь на солнце.

Где-то в горле просыпается воодушевление, как включившаяся сигнальная лампочка.

Наконец-то цифры заговорили со мной.

Или нет, понимаю я. Не совсем так. Дело не в цифрах. Дело в Бел. Я как будто вижу Красного Волка, в честь которого она получила свое прозвище: мех зверя испачкан кровью, он скачет среди черных цифр на экране, как среди голых деревьев на заснеженном поле. В этих уравнениях чувствуется присутствие Бел, что-то знакомое, что-то непроизвольно утешающее, хотя я изучаю статистику обезглавливаний и повешений. Цифры — это просто язык, но слово взяла моя сестра, и тембр ее голоса успокаивает меня.

Но… я все еще не могу до конца разобрать, что она мне говорит. Слишком невнятная закономерность. Я думаю об АРИА и о том, сколько часов провел, пытаясь разгадать собственную закономерность. Оказывается, все это время Бел так же усердно трудилась у рек, на кладбищах и в дождливых переулках, чтобы скрыть свою.

Она моя инверсия, моя противоположность, мое отражение. Без нее я чувствую себя неполноценным.

Я так скучаю по тебе, Бел.

— Случайность трудно имитировать, — шепчу я вновь, прокручивая страницу назад в поисках знакомого присутствия, в поисках проблеска. Я следую за волком и ухожу все глубже и глубже в лес.

— Как успехи? — спрашивает Ингрид.