Полынь - сухие слезы - Анастасия Туманова

– Вы отчасти правы, ваше сиятельство. – Вера поспешно отошла от князя к столу, сделав вид, что собирает рассыпанные по нему письма. – Но мне повезло. Я не просто гувернантка. Я гувернантка с отличными рекомендациями, с тремя иностранными языками, умею учить музыке, знаю естественные науки, могу заниматься и с мальчиками, и с девочками, подготовить и в гимназию, и в корпус, и в любой пансион… Всю свою жизнь я училась, чтобы достичь этого! И продолжаю учиться до сих пор! И, признаться, ни разу я не почувствовала, чтобы кто-то мною помыкал. Но, даже если это и случится, я всегда могу оставить дом, в котором служила, вернуться к матери и дальше жить уроками почти безбедно. Мне даже предлагали место в нашем училище со столом и квартирой! А куда я денусь от супруга?

– М-м… Возможно, вы правы, – глубокомысленно заметил Тоневицкий. – Я женился на Аглае буквально через месяц после её выпуска из Смольного. Матка боска, до чего ж это было эфирное создание! Вообразите, боялась за столом есть и принималась рыдать, увидев гусеницу! Я, как супруг, полгода провёл в жутких мучениях, не смея даже прикоснуться к…

– Вы напрасно стараетесь меня поразить, – перебила его Вера. – Все мои подруги из института покинули его такими же эфирными созданиями. Но не каждая смогла сделать такую блестящую партию, как ваша супруга. Жизнь их теперь гораздо тяжелее моей, смею вас уверить.

– Ну, а любовь-то, мадемуазель? – Тоневицкий, казалось, откровенно забавлялся, упорно следуя за Верой вокруг стола. – Зачем же так жестоко давить в себе человеческое естество? Вы же молоды, неужто ни разу не взыграло ретивое? Неужто ни один военный с усами?.. Ведь танцевали же вы с кем-то вальсы и мазурки! И слушали комплименты, – я уверен, искренние! – и получали цидульки любовные… Ну – было?

– Ваше сиятельство, позвольте мне пойти спать. – Вера уже по-настоящему испугалась и, бросив на столешницу сложенные было письма, шагнула к двери. Но та, к её ужасу, оказалась заперта.

– Откройте дверь! – собрав остатки самообладания, потребовала она.

– Немедленно, – согласился Тоневицкий, но с места не двинулся. – Однако сначала успокойте меня и скажите, что вы нормальная женщина! Что вы были влюблены, наконец, хоть раз в своей жизни! И влюблены, видимо, безнадёжно – иначе с чего бы такой красавице тратить молодые годы на чужих балбесов, когда можно нарожать дюжину собственных? Может быть, вы имели несчастье влюбиться в дурака? Или в женатого?

– Как же вам не стыдно, ваше сиятельство! – взорвалась Вера. – Чем я заслужила подобное обращение?! Если вы больше не нуждаетесь в моих услугах – я готова уехать прямо утром! Но не смейте говорить со мной в таком тоне! Отвечать на ваши пошлые вопросы я не намерена! Чего стоят ваш титул, ваше богатство, если вы не умеете себя вести с дамой! Откройте дверь и позвольте мне уйти!

– Не открою и не позволю! – Тоневицкий встал прямо перед ней. Впервые за три года он находился в такой близости от Веры, синие шальные глаза смотрели ей в лицо, шлафрок распахнулся на груди, открывая рубаху. – Как, однако, бесконечно правы те, кто утверждает: учёная женщина – попросту синий чулок, и более ничего! В ней умирают все чувства, пропадает женское чутьё, которое в любой дурочке безошибочно, когда дело доходит до мужчины! Вы же ничего не видите и ничего не чувствуете! Сухарь с книжкой в руках – поздравляю! И кабы хоть уродлива была – всё не так обидно…

– Вы оскорбляете меня, ваше сия…

– Я говорю правду! А ведь я мог выкинуть вас из дома ещё три года назад! Когда вы взяли на себя смелость указывать мне, как воспитывать сына!

– Я всего лишь пыталась не дать вам высечь мальчика из-за пустяка!

– …без всякого на то вашего права! А я напрасно пошёл на поводу у ваших чудных чёрных очей! И не смотрите на меня так, мадемуазель, я всего лишь не смог отказать красивой женщине! И до сих пор убеждён, что хорошая порка пошла бы Сергею только на пользу, его несносный характер необходимо было обламывать!

– Характер у него, к несчастью, наследственный! – отрезала Вера.

– Возможно! Но меня отец воспитывал таким же методом! И ничего худого не получилось!

– В самом деле?! Получился наглый хам, свинья и подлец, способный только издеваться над людьми, – и вы об этом говорите «ничего худого»?! У вас безграничное самомнение, ваше сиятельство!

С минуту князь молча смотрел на Веру. «Сейчас он меня убьёт…» – с ужасом подумала она.

– Вы потрясающи, мадемуазель, – наконец хрипло сказал Тоневицкий. – Видит бог, моя Аглая никогда не обнаруживала такого… м-м… темперамента.

Он приблизился и преспокойно взял обомлевшую Веру за плечи.

– Пре… прекратите… – только и сумела прошептать она.

– Да ни за что на свете, – усмехнулся он. – Ну? И где ваша независимость, девочка моя? Вы находитесь у меня в руках, в моём доме, в полной моей власти. И я могу сделать сейчас с вами всё, что мне заблагорассудится. Криков ваших никто не услышит, мне достанет сил заткнуть вам рот. Напрасно разве я мучился три года, молча взирая на ваши прелести и позволяя делать из собственных сыновей тряпок?

– Вы не смеете… – Вера с силой упёрлась в грудь князя обеими руками. – У меня есть братья, они…

– А они вам скажут, что, если вам дороги женская честь и достоинство, – нечего шляться гувернанткой по чужим домам! Лично я своей сестре сказал бы именно это! И навряд ли у вас не было подобных очаровательных приключений в других семьях! Знаю я Ваньку Соловина, служили вместе в гусарах когда-то… Там, где есть мужчины, ваши роковые чёрные глаза незамеченными не останутся, ручаюсь! Итак, Вера? Вы всё ещё девица? Молчите… Что ж, это легко проверить.

– Остановитесь… Где же ваша честь? – одними губами выговорила Вера.

– Помилуйте, какая же честь у подлеца, свиньи и хама? – удивился Тоневицкий. И с силой прижал девушку к себе. Вера закрыла глаза, художественно пискнула – и лишилась чувств.

Последовала минута озадаченной тишины.

– Мадемуазель, ну что за комедия, право? – наконец, с досадой спросил Тоневицкий, довольно грубо встряхивая её. – Прекратите ломаться! Вера, ну? Тьфу ты, пропасть, вот вам и…

Закончить он не успел. Едва почувствовав, что державшие её, как в клещах, руки ослабили хватку, Вера рванулась изо всех сил, кинулась к столу и, схватив с него первый попавшийся предмет, швырнула им в князя. Это оказалась массивная чернильница, которую Вера этим утром самолично налила доверху. Фиолетовая струя щедро залила светлые штофные обои, князь выругался так, что Вера зажмурилась, и отпрянул, схватившись за лицо. Понимая лишь одно: через мгновение он придёт в себя и снова схватит её, Вера взлетела на подоконник и яростно толкнула раму. Та подалась, и в лицо девушки сразу же ударил холодный порыв ветра. Внизу ходуном ходили чёрные кусты, но она, не задумываясь, подхватила юбку и спрыгнула вниз. Упала на мокрую от дождя, скользкую траву, тут же вскочила, обрадовавшись: не подвернула ногу, – и опрометью бросилась бежать под тёмные своды мечущегося под дождём парка.