Незнакомец - Евгения Стасина

Бред какой-то. Сон. Слишком долгий и чересчур запутанный… И сколько бы я ни метался по этой огромной трёшке в попытке отыскать хоть что-то из своих видений, ни один предмет мне незнаком. Кухня здесь светлая, чёртов обеденный стол из дерева, а в центре его давно завядшие розы – я дарил?

– Да быть такого не может! – отправляю этот веник в урну и как безумный смеюсь, до боли сжимая виски. Мог бы, собственноручно расколол бы свою черепушку, чтобы воочию убедиться, что она не пуста. Потому что теперь я уверен – я окончательно тронулся, ведь поверить в то, что эта квартира моя, не могу. А что вещи в шкафу (дорогие костюмы, наглаженные женой рубашки, с десяток разномастных джемперов и футболок)  моего размера – не аргумент.

– Вы меня дурите? – потому и задаю этот вопрос, едва Марина переступает порог нашего семейного гнёздышка. Вздрагивает, напуганная интонацией моего голоса, и, не сводя глаз с моего лица, медленно расстёгивает шубу:

– О чём ты?

Спрашивает ещё? Смеюсь, заставляя её ещё больше смутиться, и, подперев стену плечом, вываливаю собственные наблюдения:

– Я здесь не жил. Ты можешь сколько угодно меня уверять, что дело в моей амнезии, но я здесь не жил, Марин. Возможно, когда-то давно… но это не мой дом, ясно?

Она бледнеет, роняя к ногам дорогой полушубок, и так знакомо касается рукой живота, что засмеяться хочется ещё громче. Только здравый смысл верх берёт: подхватываю её под локоток и помогаю устроиться на пуфе, безжалостно топча ногами дизайнерскую шкурку. Она хмурится, а мне плевать:

– Говори. Только прежде, подумай, ладно? Вашими байками о том, каким примерным мужем я был, я уже сыт по горло. А если всё же рискнёшь затянуть старую песню, тогда потрудись для начала объяснить, какого черта я – такой идеальный, заботливый и до безумия влюблённый – не носил обручальное кольцо?

А его не украли, нет. Прямо сейчас оно лежит на моей ладони – простое, без витиеватых узоров, камней и прочей ерунды. Гравировки и той нет.  Едва увидел его на туалетном столике, заставленном женским парфюмом, внутренности словно тугим узлом скрутило – не мерил, но знаю, что на мой палец оно сядет идеально.

– В спальне нашёл? – и Марина знает. Хрипит свой вопрос, но тут же прочистив горло, лишает меня возможности объяснить. – Ты всегда снимаешь его перед походом в душ. В тот вечер, когда ты пропал, ты просто забыл его на раковине в ванной. По-твоему, это странно?

Не знаю, но анализировать сейчас не в состоянии. Ведь если подумать, я и сам не подарок: в голове кавардак, жизнь чёртов гигантский пазл, и сколько ни бейся, детали между собой не сходятся. Пусть все и твердят, что я просто не так их складываю. Знаю, и всё тут, что дело вовсе не в том, под каким углом на всё это смотреть,  и ссылаться на шестое чувство теперь вовсе не кажется мне безумием. Безумие в другом:  мне проще поверить во всеобщий обман, нежели принять прошлое таким, каким рисует его родня. Потому и цепляюсь за очередную соломинку:

– И ключи забыл?

Сама же мне их дала пятнадцать минут назад…

– Запасные. В каждой семье есть парочка запасных комплектов. Что с тобой, вообще? Глеб, ты начинаешь меня пугать…

Я и себя пугаю… И сам сажусь прямо на блестящий чистотой паркет, упираюсь макушкой в стену и сквозь гул в ушах с трудом различаю её слова. Что есть силы сжимаю виски, в надежде унять нестерпимую боль, но голова всё равно гудит нещадно… Словно ещё немного и треснет прямо под моими пальцами. Быстрей бы. Силы мои на исходе.

Саша

На нём спортивки Ванькины. Коленки вытянулись, ведь носит он их ежедневно, а узкие бёдра они всё равно облегают туго. Маловаты, и любая другая на моём месте наверняка рассмеялась бы, увидев такого здоровяка едва ли не в лосинах… А я не дышу почти. Как заворожённая гляжу на мужчину, замершего посреди моей спальни, и лишь крепче впиваюсь пальцами в одеяло, не слишком-то старающееся  прикрыть моё нагое тело. Мне бы его подтянуть повыше, набросить на ступни, что выглядывают из-под уголка, набросить на обнажённые плечи… А мне плевать, ведь единственное, что сейчас важно – это он и слова, от которых бросает в жар:

– Меня к тебе тянет, и всё. Другого объяснения нет, – его голос льётся по комнате, рыщет в поисках цели по смятым простыням и острой стрелой вонзается в сердце. Глубоко, навылет, пригвождая к кровати, которая провисает под тяжестью его тела, и, стыдливо скрипнув, становится соучастником нашего преступления. Против нас самих, против людей, которые вовсе этого не заслуживают… Против целого мира, что отходит на задний план, уступая миру другому, созданному лишь для нас двоих – в нём воздух горячий, обжигающий лёгкие; в нём вместо слов поцелуи, лишающие способности связно мыслить; в нём вместо музыки тихие стоны, от которых вопреки всякой логики у нас закладывает уши…

– Да проснись ты уже! Что с тобой сегодня творится?

– Сон дурацкий приснился, – вздрагиваю и так яростно натираю кафель, оттесняя Алёнку в сторонку, что уже через секунду на лбу проступает пот.

Пропала я. Смогла провести его, когда уверяла, что случившееся между нами ничего не стоит, так, лишь вспышка, о которой хочется поскорее забыть, а себя обмануть не смогла. Ведь будь это так, разве стал бы Глеб Ковалевский врываться в мои сны? Переплетать фантазии с реальностью и мучить меня всю ночь напролёт. День за днём, без права на выходной с тех самых пор, как прикатил к моему кафе на своём Гелендвагене. Ещё и монстра этого с собой приволок!

Оборачиваюсь на потягивающего зелёный чай Волкова и в поисках поддержки на повариху свою гляжу – вздыхает. В кои-то веки наглухо застёгнутый китель одёргивает, поправляет шапочку, желая убедиться, не выбился ли где волосок, и, понуро повесив голову, вновь елозит скребком по плите.

У нас генуборка. Не сказать, что мы раньше её не практиковали, ведь я по своей природе чистюля – бардак на дух не переношу, но вот коллективно так трудиться нам ещё ни разу не приходилось. Разве что Сенька помогала, на неё иногда находит.

– Ну как? Чувствуете, как атмосфера меняется? Так и веет переменами. Алёна Владимировна, вы с вытяжкой повнимательней, это все же лёгкие кухни! – Артур встаёт, лениво потягивается, попутно шпыняя мою работницу, и, дай бог, даже не подозревает, какие мысли сейчас крутятся в её голове. А они наверняка крутятся… если в моей их полно, то куда уж Алёне?

– Сань, а ты посиди. Кофеёчку попей, бумажки поперебирай. Не царское это дело тряпкой махать.

– А я не гордая, – бросаю из-за спины, с двойным энтузиазмом стирая жир со стены, и лишь глаза закатываю, когда крепкие мужские ручища ложатся на мои плечи, не слишком-то аккуратно стискивают, сминая ткань чёрной рубашки, и к стулу волокут.

– Сиди, говорю. Меня Глеб сюда не за тем послал, чтоб я тебя в поломойки разжаловал. Ты, кстати, уборщицу наняла?

– Нет ещё…

– А хочешь разбогатеть! Чтобы разбогатеть, Александра, сначала необходимо немного потратиться. Гляди, я тут списочек набросал. С одним знакомым связался, он над интерьером поколдует. Места мало, так что от этих совдеповских столиков будем избавляться. Ты же не против? Или это семейная реликвия? Так ты не стесняйся, говори.