Тайна двух океанов. Победители недр - Григорий Адамов

Павлик сидел на одинокой скале, поднимавшейся почти посередине ущелья, над обломками, кое-где разбросанными по дну.

Настроение у него было неважное. При каждом появлении тени он вздрагивал и настораживался.

Прошло уже минут десять, как все разошлись на поиски океанографа.

Павлик начал уставать от непрерывного нервного напряжения и ожидания чего-то страшного и угрожающего. Время от времени под его шлем врывались голоса старшего лейтенанта Богрова и зоолога, спрашивающих, все ли благополучно вокруг скалы, не вернулся ли кто-нибудь из товарищей. Но голоса раздавались все реже и реже: возможно, что дорога, трудности пути, беспокойство о Шелавине заставляли спрашивавших больше думать о поисках, чем о самочувствии мальчика, сидящего в безопасности на высоком уединенном утесе.

Когда усталость начинала особенно одолевать, Павлик схватывал своей металлической перчаткой колонку прожектора, и тогда становилось слышно ровное музыкальное гудение маленького мотора, вращавшего прожектор. Этот звук успокаивал и ободрял мальчика.

Вдали, в темноте, появилась небольшая, окруженная слабым фосфорическим сиянием тень. Это была какая-то рыба, обитательница больших глубин, медленно приближавшаяся по ущелью к скале Павлика, Она не внушала Павлику никакой тревоги, он с любопытством смотрел на ее скользящее без видимых усилий тело. Луч прожектора прошел под нею и на минуту поглотил ее слабое сияние рассеянным вокруг его конуса светом. Потом она вновь появилась, и стало видно мускулистое тело рыбы, около полуметра длиной, ее большие серповидные плавники и большой, мощный хвост. Теперь она оказалась уже в густой искристой туманности, состоявшей из массы каких-то глубоководных светящихся животных – не то рачков, не то моллюсков. С неожиданным проворством рыба бросилась в гущу этой стайки и принялась десятками заглатывать добычу, широко раскрыв пасть.

Внезапно, слово вынырнув из тьмы, показалась еще одна рыба бархатисто-черного цвета. Ее тонкое, сухое туловище с сильным широким хвостом, длинной, плоской головой и пастью, усеянной мелкими, загнутыми назад зубами, могло скорее соблазнить первую рыбу как легкая добыча, чем внушить ей какое-либо опасение. Однако, несмотря на то что вторая была в три раза меньше первой, она смело приблизилась и начала вертеться вокруг большой рыбы, извиваясь перед ней, описывая стремительные круги, появляясь то сзади, то сбоку, но чаще всего оказываясь перед ее пастью, как будто упорно и настойчиво заглядывая в глаза своего огромного противника. Большая рыба не обращала на нее внимания, продолжая заглатывать свою, очевидно, более легкую и вкусную добычу.

Павлик с возрастающим интересом наблюдал эту странную сцену, не понимая, чего хочет маленькая, юркая рыба.

И вдруг, в тот неуловимый момент, когда большая рыба, набив пасть добычей, замкнула ее, чтобы сделать глоток, маленькая вертунья очутилась как раз прямо против головы и одним стремительным движением вцепилась широко раскрытой пастью в переднюю часть морды своего противника.

Пораженный Павлик от удивления даже вскрикнул и вскочил на ноги. За всем, что последовало за этим неожиданным нападением, Павлик следил не спуская глаз, с раскрытым ртом и судорожно схватившись за колонку прожектора.

Большая рыба, оцепенев в первый момент от неожиданности, с силой тряхнула головой, словно собака, сбрасывающая с носа осу. Но маленький нахал, крепко вонзив свои кривые зубы в морду врага, не сдвинулся ни на йоту. Наоборот, Павлику даже показалось, что от встряски хищник надвинулся еще дальше на голову противника, помогая себе хвостом. Тогда большая рыба, лишенная возможности пользоваться своим единственным оружием – зубами, как будто немая, с висячим замком на пасти, завертелась в неистовстве, ударяя во все стороны хвостом, свиваясь в кольцо и распрямляясь. Она стремительно бросалась вниз, взмывала вверх, бешено мотала головой, силясь раскрыть свою пасть, но маленький бархатисто-черный хищник, как будто слившись с головой врага, висел не отрываясь. Мало того: на глазах у Павлика он все дальше и дальше налезал на эту голову, все шире разевая свою словно каучуковую пасть. Вот уже скрылись в этой ужасной пасти глаза большой рыбы, вот уже в глотку, раздувшуюся, как толстая кишка, прошла ее широкая, круглая голова. Точно упругая резиновая перчатка, растягиваясь и раздуваясь, маленький хищник надвигался на цилиндрическое тело добычи, и каждое яростное движение ее лишь ускоряло его продвижение вперед. И чем дальше пролезала добыча в маленькую утробу хищника, тем все сильнее растягивалось его брюшко и, нарастая в объеме, опускалось все ниже и ниже.

Удивительная борьба приближалась к концу. Очевидно, лишенная притока свежей воды к жабрам, добыча задыхалась в брюхе врага и замирала. Из пасти хищника торчала уже только задняя часть добычи с слабо шевелившимся хвостом. Брюхо маленького разбойника раздувалось в огромный, в несколько раз больше своего владельца, мешок стойкими, просвечивающими стенками. В широком луче прожектора Павлик видел сквозь эту оболочку смутные очертания огромного тела добычи, свернувшегося кольцом, и ее большую голову с мертвыми, остекленевшими глазами. Через минуту в пасти хищника исчез наконец и хвост. Маленькая, тридцатисантиметровая рыба с непомерно огромным прозрачным брюхом медленно поднялась вверх и исчезла в непроницаемой тьме.

Прошло немало времени, прежде чем Павлик пришел в себя от изумления. Он думал об этом мире, где жестокий закон жизни так обнаженно и тесно переплетается со смертью.

Голос зоолога заставил его очнуться:

– Что слышно, бичо? Ничего нового?

– Ничего, Арсен Давидович… А у вас?

– Тоже ничего, Павлик. Мне показалась подозрительной большая груда камней, и я ее долго разбрасывал. Теперь пойду дальше…

Опять наступила тишина. Павлик осмотрелся. Вдали промелькнули несколько зеленых и желтых огоньков и быстро исчезли из виду. Голубой конус прожектора скользнул высоко над дном, смутно осветил своим отраженным, рассеянным светом отдельные обломки и медленно пополз дальше, по черным стенам ущелья. Но в обычном спокойствии дна Павлик теперь скорее почувствовал, чем увидел какое-то неясное движение среди камней и обломков скал. Павлик подождал возвращения луча прожектора в эту сторону и, наклонив его вниз, напряженно всмотрелся. Тотчас же с подавленным криком он в ужасе и смятении отшатнулся.

На расстоянии двадцати – двадцати пяти метров от скалы и дальше, до пределов видимости, все дно ущелья было покрыто кроваво-красным паркетом из многочисленных шестиугольных панцирных щитков, ощетинившихся густой шевелящейся порослью огромных, массивных клешней.

Полчища гигантских крабов заполняли все пространство между камнями и обломками скал, стояли на них, висели, вцепившись когтями в каждый их выступ и углубление. Далеко выдавшиеся вперед выпуклые глаза сверкали под лучом прожектора, словно крупные агатовые желуди. Крабы неподвижно стояли на своих высоких суставчатых ногах, как будто ослепленные ярким голубым светом прожектора.

Это зрелище длилось всего лишь несколько секунд, но оцепеневшему Павлику показалось, что прошла вечность. Конус света скользнул над дном и повернулся к стене ущелья. Тьма как будто еще более сгустилась. Павлик стоял, не в силах пошевельнуться, скованный страхом и растерянностью. Чего хотят крабы? Куда они идут? Не взберутся ли они сюда, к Павлику, на скалу? Павлику представились высота скалы, его убежища, ее почти отвесные гладкие бока, и он немного успокоился, продолжая всматриваться в темноту. Описав круг, прожектор вернулся и опять ударил своими голубыми лучами в дно.