Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс

30 мая Он говорит, что займется ею. Его привлекает ее необычность. Ой даже не спрашивает, просто ставит меня в известность. Она ведь уже готова к этому. Тогда забирай, говорю я, возьми и то, что я для нее написал, она это так и не прочитала. Добавь эти стихи к тем листкам, что хранятся в той твоей благовонной шкатулке. И этот сонет тоже забери, про опасность страсти и вожделения (послушай, как тяжело дышит выбившийся из сил пес). Я ловлю себя на мысли о том, что все это меня ужасно забавляет; эдакая бравада оскорбленного человека. Мне наставляют рога, а я веселюсь. Весь фокус в том, чтобы пребывать в хорошем расположении духа, быть со всеми обходительным и улыбаться; а еще делать вид, что эта потеря меня нисколько не задевает, и преподносить ее как свою собственную волю. Ведь Фатима все равно скоро надоест ему, и тогда мне придется сделать вид, что я делаю великое одолжение, забирая ее обратно.

А еще я увидел себя как бы со стороны: стареющий, лысеющий, ревматичный мужчина, у которого совсем недавно вырвали еще три зуба и которому не пристало предаваться юношеской похоти и распускать слюни из-за пустяков. Но даже больше, чем мысли о собственной старости, меня угнетает то убожество, к существованию в котором я — и все персонажи, живущие в моей душе, — приговорен временем, плотью и ленью. Только что в седеющих волосах на своей груди я поймал вошь; у меня на заднице сел чирей; посреди улицы гниет на солнце куча зловонных нечистот, мерзкие болезни расползаются по всему притихшему городу, по всему миру… Настало время подняться над бренным телом и начать жить душой.

2 июня Моя любовь, моя любовь… Я вижу во сне, как они тычут пальцами в мою сторону и смеются над бедным Уиллом, дряхлеющим лицедеем. Тебе бы только стариков играть, это подходит тебе больше всего. Мне снится одинокий старик, на котором висит долг в тысячу фунтов, убогий старик, отвергнутый прекрасным принцем, державшим его при себе ради забавы. Разве у меня не может быть больших ожиданий, милорд? Отчего же, может. Подожди, я еще приду к тебе и отниму у тебя твою черную шлюху.

5 июня Беспорядки в городе порождают беспорядки в моем собственном сердце… Мне довелось пройти мимо толпы бунтовщиков, вооруженных кольями. Все началось с недовольства высокими ценами, а теперь эти мятущиеся души полны решимости до конца отстаивать высокие принципы справедливости. Результат — выбитые зубы и переломанные кости.

13 июня Подмастерья преследуют торговцев маслом за то, что те продают свой товар слишком дорого, подняв цену на 2 пенса за фунт. Уже весь город ненавидит торговцев маслом. Джек пнул Тома ногой в голову и оставил его лежать посреди загаженной улицы. Неподалеку от Биллингсгейта я видел на камнях мостовой кровавые следы, с виду напоминающие вытекшие мозги. Старая женщина, хромая, в разорванном платье, бежала домой, бросив корзинку с маслом, приготовленным для продажи.

Люди-судьи чувствуют себя в своей стихии: они догнали и закололи одного юного толстяка подмастерья, на его безжизненном теле осталось пять кровавых ран от шпаг. Убиты: А. Орм, Г. Найнингер, Т. Нил, С. Никербокер, Л. Ганн, Р. Гарлик, С. Фоке, С. Каусленд, Эл. Крэбб, Дж. Брейс, Уилл Биггс, Дж. Сеймур, М. Сьюэлл, Н. Уишарт, Мартин Винсет и другие. Вечером по улице прошла ватага подмастерьев с факелами; подмастерья буянят, бьют стекла и призывают к кровавой расправе над портными-евреями, пивоварами-датчанами, ткачами-фламандцами… Это все, что известно мне, У. Шекспиру. Ах да, еще в Кларкенвеле они учинили избиение темнокожих шлюх: сорвали с одной из них одежду и попробовали отмыть девушку добела, прежде чем начать насиловать. Хорошо, что Фатима будет в безопасности в Холборне, или там, где он держит ее для своих тайных утех. Здесь же скоро введут военное положение. Пятеро подмастерьев уже арестовано, и ходят слухи, что их повесят, а потом четвертуют на том самом месте, откуда начался бунт. И все это из-за какого-то паршивого куска масла, подорожавшего на 2 пенса.

Итак, как отразилось это всеобщее возбуждение на моей собственной душе? Хочется жить себе в удовольствие, но вместо этого по всем моим жилам будто бы несутся, оглушительно топая, солдаты и бунтовщики, которые кричат лишь одно: «Убей, убей!» Кровь льется рекой, сворачивается и превращается в масло, толстый слой которого покрывает уже весь город. Цена на масло выросла еще больше, уже просят 7 пенсов за фунт, что на 4 пенса выше, чем обычно. Яйцами теперь в театре тоже уже никто не кидается: сейчас это дорогое удовольствие, яйца продаются по 1 пенни.

26 июня Этого и следовало ожидать, хотя в нашем «Театре» бунтовщики-подмастерья почти не появлялись. Сегодня Тайный совет издал указ о закрытии всех театров. Говорят, нас закроют на два месяца, потому что летняя погода снова благоприятствует распространению чумы. Знать и богатые горожане уезжают из города, королева прячется под вуалью (она стесняется своих поломанных зубов, и все зеркала в ее дворце или затемнены, или записаны ее портретами двадцатилетней давности) и отправляется в путешествие по своим владениям. Так как же мне все-таки быть: ехать домой или нет?

Каждое движение дается мне с трудом, но моя болезнь не телесная, а скорее душевная, и очаг ее находится в центре моей грешной земли. Я лежу на неубранной постели и прислушиваюсь к ходу времени, к угрозам пришествия Антихриста, к новым галеонам, бороздящим морские просторы, к капризам королевы, к небесным знамениям, к тому, как лошадь пожирает своего жеребенка и призраки скользят по залитой маслом мостовой. Будь я каким-нибудь знатным принцем, я мог бы лежать вот так целую вечность; меня бы мыли, приносили бы еду, и мне не приходилось бы ничего делать.

Но я должен писать пьесы, лепить прекрасные образы из груды обломков из дерьма, греха и хаоса. Я беру перо и с тяжким вздохом сажусь за работу. Но работа не ладится.

Леди и джентльмены, с вашего разрешения, прежде чем продолжить, я выпью еще немного… Эта проповедь прозвучала под темными сводами храма Сомнуса[49]и Онейроса[50]в ночь накануне величайшего несчастья в жизни мастера Уильяма Шекспира.

Похоть, нечистые помыслы, содомия и разврат наводнили это королевство, расправив над ним свои распутные крылья и поднимая тучи зловонной, удушливой, застилающей взор и разум пыли. Это поймет всякий, кто способен увидеть гнев Божий в ниспосылаемых Им ужасных знамениях. И разве новая армада Антихриста не стоит у наших берегов? Но люди не видят своей вины. Разве не вспыхнули с новой силой распри между французами и англичанами? Но люди все равно не видят своих грехов. Разве не шестьдесят три (семь умножить на девять) — тот возраст, когда, как сказал милорд настоятель церкви Святого Давида, чувства начинают угасать, а силы покидают тело, которое становится день ото дня все дряхлее и беспомощнее? Но люди все равно не понимают, как мало времени у них осталось для покаяния и сокрушения о грехах.

К примеру, вот он, грешник. Вот он лежит перед вами — по уши погрязший в распутстве, пренебрегающий своими обязанностями по отношению к законной жене, но зато всегда готовый воткнуть свой раскаленный клинок в остужающую черную грязь развратной иноземки. И вот он ее потерял; теперь у него появилось много свободного времени для покаяния, но, скорее всего, его уж не спасет даже это, потому что, если бы ему подвернулась новая возможность совершить этот грех, он не сумел бы удержаться от такого соблазна. История знает много примеров, когда поэты и актеры, увязнув в грехе, начинали от всего сердца взывать к Господу и искренне раскаиваться в содеянном. Но по прошествии какого-то времени все они оступались и снова вставали на прежний путь пьянства и прелюбодеяния. Таким был и распутный Грин, и безбожный Мерлин или Марлин (не важно; его имя не имеет значения, ибо было обожжено его атеистическими опусами и давно сгорело в вечном пламени небытия). Кстати, храпун, у меня есть для тебя новость. Один богобоязненный джентльмен, истинный христианин по имени Ф. Лоусон, удостоился по милости Божией видения того, как эти поэты горят в адовом пламени, и подробно изложил увиденное в трактате «Предостережение против непристойных выходок и непотребной писанины глумливых поэтов». В этом труде описан весь ужас их вечных мук в аду, кипящие зловонные котлы, кишащие мерзкими зубастыми червями, которые беспрестанно терзают плоть поэтов. Этот трактат заставит тебя ворочаться и отчаянно потеть во сне, и ты долго не сможешь избавиться от ночных кошмаров.