Клиника одиночества - Мария Воронова

– Ты сама сколько раз мне говорила, что сомнения в необходимости операции всегда решаются в пользу операции!

– Люба, если у тебя после общения с Максимовым, рассказов Тани и моих уговоров остались еще какие-то сомнения, то ты, прости меня, свихнулась. Да понимаю я! – Она жестом остановила Любу, которая открыла рот для возражений. – У тебя давно не было мужчины, а тут еще этот Стас, козел женатый, подвернулся. Рожать пора опять-таки. Но, Люба, если тебе плохо, не спеши делать еще хуже. Милая моя, ты же в него не влюблена вот ни настолечко!

– Вы правы на сто процентов! – простонала Люба. – Характер у него плохой. Но ничего, приспособимся, проживем как-нибудь. Такого, значит, мне Бог послал.

Зоя покрутила пальцем возле виска.

– Такого, – сказала она с нажимом, – ни один Бог послать не может. Как бы ты ни нагрешила, Божье милосердие вообще-то безгранично, а Борис Владиславович и милосердие – две вещи несовместные. Понятное дело, ты нас с Таней слушать не хочешь. Таня замужем, и у меня, как назло, роман. Ты нам, наверное, завидуешь. Завидуешь-завидуешь, не спорь! Я бы лично завидовала. Да я и завидовала, помнишь, когда ты пришла ко мне и рассказала, как целовалась у Розенберга? Я подумала: «Вот, а у меня опять ничего».

– Ну а теперь у тебя как? – Люба воспользовалась первой же возможностью, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Насчет меня не беспокойся. Ванька поиграет со мной, да и отстанет, а не отстанет, я сама его пошлю. Он хороший мужик и заслуживает нормальной жены, а не такой старой идиотки, как я. Будущего у нас нет.

– Зачем ты так говоришь? Деми Мур вышла за этого, как его там, Катчера, что ли, и прекрасно с ним живет, а разница в возрасте у них еще больше, чем у вас. Да что Голливуд! У меня сосед по даче женился на тетке, у которой дочь его ровесница, и нормально все. Она родила даже.

– У каждого своя судьба, – заметила Зоя философски. – У кого-то получается, у кого-то – нет. Не уговаривай меня. Если я начну воспринимать Ваньку всерьез, я с ума сойду. Ладно, раз пошла такая пьянка, налей еще по одной.

Люба повиновалась. Закусывать было нечем, и обе они слегка захмелели. Зоя говорила резкие, обидные вещи, но лучше было слушать ее справедливые упреки, чем сидеть одной, разложив перед собой телефоны, и гадать, почему не звонит Максимов. Странно, но, понимая ему цену, Люба очень переживала, если он долго не давал о себе знать. Иногда она принимала решение порвать с ним и ждала его звонка именно для того, чтобы объявить о разрыве. Но телефон молчал, Люба думала: а вдруг он сам решил ее бросить? – пугалась этого, и идея разрыва испарялась, как роса под лучами солнца. Следовало признать, что хладнокровный Максимов избрал правильную тактику. Принцип «чем меньше женщину мы любим» срабатывает безотказно. Люба понимала уловки Максимова, тем не менее велась на них. Так муха запутывается в паутине, даже если знает ее структуру и химический состав.

– Знаешь, – продолжала Зоя, допив вино, – жизнь хороша именно тем, что ты не знаешь, что будет на следующее утро. И пусть у тебя позади череда серых, унылых, однообразных дней и впереди еще много таких же, но придет момент, когда все изменится. Любовь – это тебе не образование. Типа первый курс, потом второй и так далее, и только через шесть лет ты врач. И не накопление денег на машину, когда ты сто лет откладываешь, а потом идешь и покупаешь.

– Или не покупаешь, если наше доблестное правительство придумывает денежную реформу, дефолт или какую-нибудь революцию.

– Короче, любовь – это когда нету-нету, а потом раз – и есть! Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать. Все еще будет, Люба. Просто нужно верить в хорошее, а не сворачивать со своего тернистого пути в первую попавшуюся помойную яму.

– Спасибо, умеешь ты утешить. Ты мне еще диск подари с песнями: «Все впереди, надейся и жди!», «Знаешь, все еще будет, свежий ветер еще подует!», «Однажды ты проснешься и поймешь, что все на свете за любовь отдашь ты и никуда от счастья не уйдешь, однажды, однажды!»

– Вот именно, – засмеялась Зоя. – Умные люди давно это заметили и даже срифмовали. Жизнь идет своим чередом, все меняется, несчастные становятся счастливыми, и наоборот. Ты на других, главное, не оглядывайся, мол, все замужем, а я – нет. Знаешь, я когда-то читала детские рассказы Зощенко, и там было сказано, что Сократ якобы говорил: никого нельзя назвать счастливым прежде его смерти. Когда маленькая была, я подумала – какие глупости, а потом... Был у меня как-то больной, поступал с раком легкого. Мы прооперировали его, а на гистологии туберкулез оказался. Мы обрадовались, думаем, вот повезло мужику, избежал смертельной болезни, а этот счастливчик взял и умер через три недели от туберкулезного менингита. А если бы рак был, так до сих пор жил бы, наверное. Или другой случай. Я после института в Краснокаменске работала, так у нас там один раз автобус с грузовиком столкнулся. Мы сидим себе, чаек попиваем, вдруг «скорая» на всех парах летит – получите три шока и ждите новых поступлений, следом еще три машины. Двенадцать тяжелейших больных они к нам в течение часа доставили – у кого голова в хлам, у кого селезенка порвана, у кого внутригрудное кровотечение. А у нас обычная больничка, на массовый поток больных не рассчитана. До центра три дня на оленях, туда эвакуировать по тяжести состояния никого не можем. Что делать? Всех из дома вызвали, операционные развернули по полной программе и давай работать. Я трепанацию делаю, второй мой хирург – торакотомию, а гинеколог живот открывает. Помню, череп вскрыла, гематому выпустила – ага, показатели гемодинамики нормальные, хорошо. Я рану салфетками забила, сестре говорю: «Прижми рукой и держи крепче, только на мозги не дави», – а сама бегом в соседнюю операционную – как там в грудной клетке дела. Так, Васяня пошел на резекцию легкого, все пучком, бегу дальше. Гинеколог лапаротомию сделал, кровь из живота откачал и стоит в недоумении. Кишки какие-то, печенка – он ведь этой прозы жизни раньше никогда не касался. Я перчатки меняю – и в живот. Ревизию делаю – ага, селезенка лопнула. Быстро ее в таз, гинекологу говорю: «Ставь дренаж и закрывай брюхо, если что не так, позовешь», – и назад к своей голове. Только начинаю зашиваться, в операционную уже следующего больного вкатывают – оконным стеклом бедренную артерию разрубило. Фельдшер «скорой» ему прямо в ране зажим положил и жгутом ногу перетянул, чтоб не так кровило, но нужно срочно восстановить кровоток, иначе нога омертвеет. Пока я голову заканчиваю, анестезиолог его прямо на каталке интубирует и мешком дышит. С последним швом больного кидают на каталку, повязку накладывают уже в коридоре, а на стол помещают мужика с бедренной артерией. Я в секунду халат с перчатками меняю, и понеслась! И так двенадцать часов подряд.

– Ужас!

– Да! На секунды счет шел. Если у тебя один пострадавший, время всегда есть, хоть десять минут. А если сразу двенадцать и половина давление не держит, нужно сообразить, не только что с ними происходит, но и кого брать в первую очередь, а кто может подождать. Но я к чему вспомнила-то? Среди этих перебитых в хлам людей была одна женщина, отделавшаяся только обширной раной голени. Даже сотряса не было. Весь персонал мимо нее ходил и восклицал: «Ах, как вам повезло! В рубашке родились! Можете считать, что отделались легким испугом, а рана ваша – такая мелочь, что не стоит о ней и говорить». Сестры остановили кровотечение тугой повязкой, и женщина осталась ждать, когда мы всех спасем и наложим ей швы. Васька хотел ей под новокаином рану залатать, а она говорит: «Доктор, я так боюсь, так перенервничала с этой аварией, дайте мне, пожалуйста, наркоз». Короче, наркозный аппарат, охреневший от таких нагрузок, дал сбой, вместо кислорода пошла чистая закись, и женщина умерла. А все остальные выжили. Хотя двое пациентов были с такими тяжелыми травмами, что за их жизнь, казалось, даже не стоит бороться. И черепник мой очухался без неврологического дефицита, а это большая редкость даже сейчас. Понимаешь? Везение – это штука капризная.