Презумпция невиновности - Скотт Туроу

– Дословно не требуется. Каких вопросов намерен касаться? Каких эпизодов? Каких лиц? Скажи, что считаешь возможным сказать. Со стороны трудно определить, какие показания из свидетеля могут вытянуть. Ты сам это хорошо знаешь.

Я не совсем улавливаю, к чему клонит Сэнди. Могли бы уже убраться восвояси. Мы узнали позицию Реймонда Хоргана. Он не дружественный свидетель.

– Я намерен дать показания относительно того, как Расти вел расследование. Как он сказал мне, что заинтересован в этом деле. Как он расспрашивал меня о личной жизни.

Я не выдерживаю.

– Погоди, погоди. Ты говоришь, я заинтересован в этом деле? Реймонд, ты же сам попросил меня за него взяться!

– Возможно.

Краешком глаза я вижу, что Сэнди приподнял руку, но не унимаюсь.

– Реймонд, это ты попросил меня. Говорил, что занят выборами. Что дело должно попасть в надежные руки.

– Может быть.

– Не «может быть» – именно так оно и было!

Сэнди откинулся на спинку кресла. Он крайне недоволен.

– Прошу прощения, – выдавливаю я.

Реймонд, не заметивший нашего молчаливого столкновения, между тем продолжает:

– Не помню, Расти, не помню. Может быть, было так, как ты говоришь. Я действительно был поглощен выборами. Но, насколько я помню, мы разговаривали за день или за два до похорон и решили, что дело будешь расследовать ты. Мне кажется, это было скорее твое предложение, а не мое, и я его принял.

– Реймонд… Чего ты добиваешься, Реймонд? Что ты со мной делаешь?! – Я смотрю на Сэнди. Он закрыл глаза. – Почему я не могу просто спросить?

Но я уже зашел слишком далеко. А Реймонд продолжает гнуть свое. Он весь подался вперед, лицо у него покраснело.

– Чего я добиваюсь, да? А чего добиваешься ты? Откуда взялись твои пальчики на этом треклятом стакане? И что это за бред – расспрашивать меня, с кем я сплю, а сам… И потом, когда ты уже повел следствие – кстати, помню, как мне приходилось тебя подталкивать… – Он круто поворачивается к Сэнди: – Да, я хочу еще кое-что засвидетельствовать. – Он снова обращается ко мне: – Когда ты уже повел дело, должен был бы в интересах следствия доложить мне об этом… ты ни разу – ни разу! – не сказал, что терся с той же бабой! Я потом долго думал, зачем ты у меня выпытывал, с кем сплю, и спрашивал себя, на кой хрен ты был там. Так что ты там делал, а? Отвечай!

Огорошенный помощник Питер уже ничего не записывает. Он сидит и, разинув рот, смотрит на нас.

– При сложившихся обстоятельствах я рекомендую моему клиенту не отвечать, – говорит Стерн.

– Вот какие я намерен дать показания. – Реймонд поднялся и стал загибать пальцы. – Что он сам вызвался вести следствие. Что мне все время приходилось торопить его. Что его больше интересовало, кто еще спал с Каролиной, а не кто ее прикончил. И после всего этого он с невинным видом вешает нам лапшу на уши. Заявляет, будто в тот вечер к дому Каролины и близко не подходил. Все это я и собираюсь засвидетельствовать, причем сделаю это с удовольствием.

– Понятно, Реймонд, – говорит Сэнди и берет со стула свою фетровую шляпу, куда положил ее, когда пытался меня утихомирить.

Я в упор смотрю на Хоргана. Он выдерживает взгляд, говорит:

– Нико дель Ла-Гуарди по крайней мере не скрывал, что собирается попереть меня с должности.

– Достаточно! – заявляет Сэнди и поднимает меня с кресла. Мы выходим из кабинета. Питер провожает нас.

– Сукин сын! – бормочу я. – Сукин сын!

– Зато прояснилась ситуация, – негромко говорит Сэнди.

В приемной он, едва шевеля губами, просит меня ради Бога помолчать. Слова застревают у меня в горле. Пока спускается лифт, меня раздирает желание выговориться. Кабина останавливается, я хватаю Сэнди за руку.

– Что это с ним, а?

– Рассердил ты его. – Сэнди решительно вышагивает по мраморному вестибюлю.

– Сам вижу. Неужели Нико убедил его, что я виновен?

– Вероятнее всего. Во всяком случае, он считает, что ты мог бы быть поосторожнее и, тем более, не распространяться о нем.

– Разве я не служил ему верой и правдой?

Сэнди пожимает плечами, морщит брови, потом бросает на меня косой взгляд.

– Я и понятия не имел, что у Хоргана была связь с Каролиной. И что вы разговаривали на эту тему – тоже не знал.

– Не помню я такого разговора.

– Ясно, что не помнишь, – говорит он недоверчиво. – Так или иначе, дель Ла-Гуарди повернет этот факт в свою пользу. Когда это между ними было?

– Сразу же после того, как мы с Каролиной перестали видеться.

Сэнди останавливается и, не скрывая недовольства, что-то бормочет по-испански себе под нос.

– Ну что же, Нико подбирается к мотиву преступления, – снова переходит он на английский.

– Нет, до этого еще далеко, – возражаю я. – У него нет прямых доказательств моей близости с Каролиной.

– Ближе, чем ты думаешь, – сухо говорит Сэнди.

Он раздражен моей вспыльчивостью и тем, что я скрыл от него важные факты.

– Нам предстоит многое обсудить, а сейчас я тороплюсь в суд. – Он надевает шляпу и, не глядя на меня, выходит на солнцепек.

Меня сразу же охватывает чувство заброшенности. От мрачных мыслей кружится голова. Я сгораю от стыда за собственную глупость. Столько лет провести с Реймондом Хорганом и не предвидеть, как он будет реагировать на случившееся. Только теперь я вижу, что линия его поведения очевидна, как гиперболическая кривая. Хорган всегда работал и работает на публику. Вся его жизнь – неустанное наращивание собственного авторитета. Он не раз говорил, что не занимается политикой, но заразился болезнью, какой страдают все политики: чахнет, если его не хвалят, жаждет всем понравиться. Ему наплевать, виновен я или нет. Его просто угнетает мысль – больше того, ему стыдно, – что его заместителя обвиняют в убийстве. Что под самым его носом тот мешал расследованию преступления. Что теперь весь город будет перемывать ему косточки – почище, чем в римских банях. Со свидетельской кафедры перед всем честным народом он громогласно признается в собственных упущениях. Хуже всего то, что это преступление оторвало его от жизни, которую он любил; оно повлияло на результаты выборов; оно погнало его с насиженного места в клетку из стекла и стали. Его бесит не совершенное мною преступление – его бесит то, что он должен был стать следующей моей жертвой. Он говорил, что я убил Каролину для того, чтобы подсидеть его.

Хорган убежден, что он продумал все до мелочей, что он прав и потому тщательно разработал способ отомстить мне.

Наконец я выхожу на улицу. Жара стоит нестерпимая. Палящее солнце слепит глаза. Я чувствую, что меня качает. Заставляю себя прикинуть многочисленные последствия враждебных показаний Реймонда, но мысли путаются. Мне вдруг привиделось отцовское лицо. Эти мучительные недели довели меня до точки. Еще немного, и я не выдержу. И вдруг, повернув назад, я с удивлением ловлю себя на том, что молюсь, как молился в детстве, упрашивая Бога простить мне долги мои, хотя не очень-то в него верил.