Без веры - Борис Седов

А ночью каким-то чудом он сумел избавиться от ошейника и ушел в лес.

– Ну, а если серьезно, – спокойно произнес я, – то я не отказался б чего-нибудь съесть. И попить.

– Жрать будешь завтра. – Кум бросил взгляд на Чечева, замершего возле распахнутой створки ворот в ожидании приказаний. – Сходи в дом, скажи Анжелике, пусть куда-нибудь наберет для этого типа воды. И еще. Там в прихожей валяются старые валенки. Прихвати.

– Так обойдется, – недовольно пробурчат прапорщик, но Анатолий Андреевич немного повысил голос.

– Принеси, я сказал. Не хочу, чтобы он отморозил ласты. Он мне нужен хромой, но не безногий.

На последнюю фразу кума я не обратил никакого внимания. Что значит «нужен хромой»? Неудачная попытка сострить. Ничего более.

Эх, если бы только я знал, что меня ждет завтра…

…То тогда бы совсем не так беспечно расстилал на полу матрац с одеялом и натягивал на себя поверх брюк затертые до зеркального блеска ватные штаны. Не радовался бы тихо тому, что валенки оказались почти новыми, а в воду пакостник Чечев не догадался добавить ни соли, ни керосина, ни какого-нибудь дерьма.

Кум дождался, когда я, укутанный, словно полярник, залезу в «постель», и выключил свет. И уже в темноте, перед тем как со скрежетом встала на место створка ворот, прозвучал его голос:

– Отдыхай, Разин. Завтра у тебя будет непростой день.

С Ханом – Бавауди Ханоевым – познакомиться я так и не удосужился, несмотря на то, что мы с ним были коллегами (он – хирург, я – реаниматолог) и почти неделю прожили в соседних бараках. Бавауди прибыл на зону с большим этапом в начале июня, а через шесть дней мы с Блондином предприняли неудачную попытку побега, в результате чего мой кореш отправился на тот свет, а я – сначала в ШИЗО, а потом в БУР. Пересечься с Ханом уже не было никакой возможности. Зато за два месяца в БУРе я узнал об этом чечене много интересного.

Он отправился на кичу на длительный срок за то, что средством существования избрал себе довольно редкий и специфический бизнес, требующий высокого профессионального мастерства. Бавауди Ханоев занимался поставкой и трансплантацией человеческих органов. При этом, «запчасти» брались не у каких-нибудь безответных бомжей – что с них, возьмешь, пропитанных «Льдинкой» и «Пекарем»? – и не у беспомощных стариков, у которых все внутренности давно миновали срок годности. Донорами Хану служили молодые здоровые парни и девушки, про которых в ментовских сводках потом говорилось: «Ушел из дома и не вернулся».

Но это еще не все.

Один из фраеров, угодивший в БУР из барака, где как раз и чалился Бавауди, рассказал мне, что чечен, ничуть не смущаясь, сам трепал языком о том, как его перло, когда он оперировал донора, даже и не подумав сперва лишить его жизни или хотя бы дать наркоз. Хан с садистским восторгом смаковал картины того, как его прочно привязанные к операционному столу жертвы сходили с ума еще до того, как он брал в руки скальпель; как у всех – совершенно у всех – происходило непроизвольное мочеиспускание и дефекация; как они сначала молили, потом визжали и, наконец, умолкали, потеряв от болевого шока сознание.

Тогда, в БУРе, выслушав этот леденящий душу рассказ, я подумал: «Как жаль, что мне не суждено пересечься с этим маньяком. Я бы ему устроил операции без наркоза. Но уже через несколько дней я буду или на воле, или в могиле. Третьего не дано. В барак я никогда не вернусь. С Бавауди никогда не встречусь».

Но… Костоправ предполагает, а жизнь располагает.

С Ханом я все-таки встретился. Только совсем не при тех обстоятельствах, при которых хотелось бы мне. Я мечтал устроить сволочному маньяку «операцию без наркоза». Но все произошло с точностью наоборот, и мне пришлось испытать на себе его садистский талант.

Впрочем, обо всем по порядку.

* * *

Измученный за двое суток пути из Минвод в Ижму я, несмотря на холод, неудобное ложе и обилие неприятных эмоций, сладко продрых до утра и проснулся совсем незадолго до того, как в гараже объявился кум.

– Как спалось на новом месте? – цинично поинтересовался он, включая свет и ставя на пол миску с какой-то жратвой так, чтобы цепь позволила мне до нее дотянуться.

– Сколько времени? – Вместе с лопатником, документами и золотым болтом часы у меня отобрали еще в Пятигорске перед тем, как запихать в камеру ИВС, и сейчас они, наверное, красовались на руке какого-нибудь местного мусора. Впрочем, зачем бесправному пленнику, которому суждено остаток жизни провести в заточении, знать время? Обойдется и так! Было бы что пожрать, да пореже бы били!

– Почти девять, – проинформировал меня кум. Избавившись от миски с моим завтраком, он поспешил отступить ближе к выходу – в безопасную зону, куда, если бы я замыслил что-нибудь нехорошее, меня не пустила бы цепь.

Меня это повеселило: «Опасаешься за свою шкуру, козел? Погоди. То ли еще будет!»

– Я так и не спросил вчера, – вспомнил я, поднимаясь с подстилки, – как там Кристина. И Анжелика. Все нормалек?

– Не твое дело, – фыркнул кум, но я был с ним не согласен. Мое это дело. Еще как мое! Несмотря на проблемы, которые обрушились на меня в последние дни, я продолжал испытывать перед Анжелой и Крис чувство вины.

– Они в курсах, что ты приволок меня к себе в гости и держишь в каком-то свинарнике?

– Я же сказал, не твое дело. Жри давай, – кивнул кум на миску.

– Не волнуйся, сожру. Если это, конечно, жрать можно… Послушай, начальник, Чечев что, меня не узнал? Ты не сказал ему, что я – это я?

– Уже сказал, – осклабился Анатолий Андреевич. – Еще вчера вечером, когда ушли от тебя. И этот толстый дурак сначала даже мне не поверил.

– А потом?

– А потом пообещал, что тебя замочит. Вот только хрен, – уверенно пообещал мне кум, и эта уверенность вселила в меня кое-какие надежды. Стыдно сказать, но сейчас мне ничего иного не оставалось, как только взирать на кума как на своего благодетеля, который, если захочет, то защитит меня от расправы сволочи-прапора. – Жри давай, Разин. А я пока расскажу, что тебя ждет.

– В натуре? Расскажешь? Наконец-то, – ухмыльнулся я и склонился над миской. Мне не терпелось узнать, чем собирается хлебосольный Анатолий Андреевич потчевать своего пленника. Конечно, не разносолами. Но ведь и не «Педигри-Палом»? В миске я ожидал обнаружить что-нибудь среднее между собачьим кормом и нормальной человеческой пищей. И не ошибся. На завтрак мне была предложена сваренная на воде пшенная каша, в которую накрошили черствого хлеба и добавили каких-то мясных обрезков.

– Ты серьезно считаешь, что я буду есть это? – посмотрел я на кума.

– Не хочешь, не ешь, – хладнокровно отреагировал он. Этот мерзавец был готов к подобной реакции с моей стороны. – Когда сдохнешь с голоду, никто по тебе убиваться не будет.