Заводской район - Арнольд Львович Каштанов

легче, — сказал откуда-то издалека Михалевич. — Критическая точка прошла.

«Мы с Лерой плохо воспитаны. Мы слишком воспитаны. Мы слишком переоцениваем абстракции. Категории нравственности — это идеальные модели поведения, то есть не то, что достижимо, а то, к чему надо стремиться. Мы же с ней принимаем идеал за норму, за точку отсчета. Арифметическая ошибка, из-за которой человечество может стать для тебя отрицательной величиной…»

Аркадий взглянул на Михалевича и впервые заметил, что тот волнуется. И впервые он понял, как оберегал его всегда Михалевич, как много сделал для него. Свою доброту и заботу Михалевич умел оставлять незаметной. «Мне здорово везет на людей», — подумал Аркадий.

— Добавьте еще три кубика, — сказал он.

— Хватит, — сказал Михалевич.

Теперь у Аркадия появился излишний оптимизм и ответственность перешла к окружающим. Аркадий горячился, спорил с ними: температура повысилась только до сорока, хоть бы еще на один градус… Михалевич не слушал его, кивнул сестре:

— Убирайте иглу.

Аркадий услышал, как Кошелев тихо, явно не для него сказал Михалевичу «сорок один и две», и успокоился. Все-таки это уже температура для первого раза.

«Мне везет, — думал Аркадий. — Всю жизнь мне везет. Все-таки кое-что я сделал. Пусть не универсальное средство, но будут и излеченные. А возможно, и… чем черт не шутит… А ведь могло и не получиться. Случайность. Для настоящего исследователя у меня кишка тонка. Надо быть молчаливым, сосредоточенным, целеустремленным, как Флеминг. А я болтун, несобранный, надоедливый, не очень умный. Мне просто повезло в жизни, идиотски повезло…»

Он начал обильно потеть. Температура падала.

— Сколько времени?

— Пять.

— Нужно было выдержать при сорока одном хотя бы до семи.

— Хватит с тебя.

Аркадий всей кожей ощутил томительную, болезненную слабость. Замерзали ноги и руки, заломило зубы. Дышать стало трудно. «Нервная разрядка», — подумал он и ошибся. Это поднималась температура. Голоса Михалевича и Кошелева доносились издалека. Михалевич протянул руку, и она полетела к Аркадию, огромная, больше человека.

— Братцы, у Тони день рождения, а я еще подарка не купил. Магазины закроются…

Сбоку выплыло лицо анестезиолога.

Михалевич оказался прав. Температура плясала. Неожиданно поднялась до сорока одного и восьми. Быстро падало давление…

Только в девять Михалевич разрешил Аркадию сесть. Люда — кроме них, она одна осталась в операционной — помогала одеться. Аркадий встал. Он еще не мог понять, что у него болит и что не болит.

— Люда, с меня бутылка, — сказал он. — Ты из-за нас свидание не пропустила?

— Подождет, Аркадий Алексеевич.

— Медицина требует жертв, — заметил Михалевич, и Аркадий добавил:

— …сказал врач больному.

Они стали смеяться.

Люда, одна из самых смешливых сестер отделения, смотрела на них с неловкостью трезвого человека в компании пьяных и натянуто улыбалась. Отсмеявшись, они сконфузились и перешли в кабинет Михалевича. Аркадий сразу сел на ближайший стул — устал. Им теперь было неловко.

— Людочка, ты бы нам спирта грамм пятьдесят достала, — сказал Михалевич.

— Да не нужно, — сказал Аркадий. — Передохнем и пойдем.

Михалевич оставался, чтобы отвезти его на своей машине. Так он опекал Аркадия полгода. В институте ходили разговоры о «пробивной силе» Брагина: просунуть свою тему сверх плана, заставить работать на себя всех фармакологов, доставать бог знает какой дефицит — так, мол, можно и рак вылечить. И всю эту огромную и неблагодарную работу, как и многое другое, сделал Михалевич. И ответственность за сегодняшний риск лежала на нем. Аркадию хотелось сказать, что он понимает и ценит все это, что он в долгу, но вместо этого они говорили об опыте. Радоваться как будто рано. Михалевич уже подсчитал: сегодня они управляли температурой с точностью плюс-минус четыре десятых градуса, если не считать непонятного скачка в конце. Они наметили план завтрашней работы, набросали несколько вариантов, которые нужно будет проверить. Заглянула в дверь Люда, простилась.

— Погоди, я тебя подброшу, — сказал Михалевич.

— Спасибо, меня подвезут.

Пора было и им подниматься.

— Поедем ко мне, — предложил Михалевич. — Все же есть что отметить.

Аркадий только сейчас вспомнил:

— Мне же на день рождения надо. К невестке. Может быть, ты со мной поедешь?

Им обоим не хотелось расставаться.

«Москвич» стоял за воротами. На ветру Аркадия охватил озноб. Ноги дрожали. У сторожки лежали штабелем сосновые доски. Михалевич, проходя, отодрал щепку, сказал не совсем вразумительно:

— Люблю запах. Самое милое дело.

Он залез в машину, изнутри открыл дверцу для Аркадия.

— Сейчас будет тепло.

Фары осветили обледеневшие сосны. «Москвич» развернулся и покатил по выпуклой автобусной колее, лимонно-желтой в свете фар.

— Нахал ты, — вяло сказал Михалевич. — У меня тоже появилась как-то эта мыслишка… лет пять назад. Но подумал: если бы был смысл, так кто-нибудь и без меня давно догадался бы…

— И никому не сказал?

— Не помню. Заяц! Видишь?

Перед радиатором в световой полосе мчался заяц. Михалевич все увеличивал скорость, захваченный азартом погони. Дорога петляла среди леса, сосны, казалось, летели прямо на машину.

— Игорь, ты с ума сошел!

Михалевич опомнился. Застывшая жесткая улыбка обнажала зубы, но он уже не смотрел на зайца и сбросил газ. А потом и улыбка сошла, и лицо снова стало мягким и интеллигентным.

— А хорошие дощечки привезли, — сказал Михалевич. — Интересно, куда. Ты знаешь, я всю мебель в доме сам сделал. Не могу без какой-нибудь работы. Неспокойно.

— Привычка, что ли?

Аркадий расслабился в тепле на мягком сиденье, в его спокойствие не могли проникнуть неуютные мысли. Пропустив междугородный автобус, «Москвич» выкатил на магистраль Москва — Брест.

— У профессора Певзнера сын попал под машину, — сказал Михалевич. — Раньше бы сказали: бог взял. И это бы помогло. А теперь? Случайность. И старость и одиночество — тоже случайность.

— Не трусь, Игорь, — ответил Аркадий. — Главное — не трусить. Это знаешь кто сказал? Помнишь Демину из восьмой палаты? Трусость — мать всех пороков.

Михалевич усмехнулся:

— Все мы умные и храбрые, когда нам хорошо.

«Он прав», — подумал Аркадий, а вслух сказал:

— Однако согласись, что возможна обратная связь.

Впереди над горбом магистрали светлело небо. Там лежал город.

— Тебе куда? — спросил Михалевич.

— В заводской район.

«Москвич» вылетел на вершину горба. Начинался спуск, по обе стороны дорожной полосы белело снежное поле, вдалеке его отделяла от неба огненная полоса города. Справа, черная на снегу, тянулась через поле тропинка, по ней шел человек. И сейчас эта картина казалась Аркадию полной смысла. От разреженного воздуха абстракций до густого аромата сосновых стружек лежит широкое поле, в котором мы, как гончие, прослеживаем счастье по однажды узнанному следу. Следов много, но каждый из нас может выбрать лишь некоторые из них. И каждому для своего счастья нужно