Трем девушкам кануть - Галина Щербакова

Юрай заперся в собственной квартире, выключил свет, приемник. Замер, положив рядом молоток и милицейский свисток. Но это на случай срыва плана.

Около одиннадцати за дверью зашаркали шаги. Кто-то остановился, читая записку. Юрай похвалил себя за предусмотрительность. Он ведь к себе Лодю не приглашал, но тот сразу пришел сюда, открой Юрай дверь – и все насмарку. Теперь Лоде ничего не остается делать, как спускаться этажом ниже и тоже читать очень вежливую записку: «Извини, я буду через 15 минут».

Теперь, сидя на собственном диване, Юрай представлял:

Лодя вошел в пустую разломанную квартиру. (Юрай оставил ему свет в прихожей для ориентира.)

…Проводка висит абы как, но выключатель виден хорошо, он просто висит возле двери в комнату.

…Лодя щелкает им.

…Свет зажигается в лампе, что висит в проеме окна. Это не удивляет. Все естественно – стройка. Дует из открытой двери балкона.

…Лодя подходит к окну. Просто подойти больше некуда. Смотрит на балкон. Там склад досок. Рядом картонный ящик, в котором что-то блестит. Он увидит это или сразу, или рукой направит туда лампочку.

..Лодя видит спрятанные Юраем сапоги.

…Это единственная против него улика. Все остальное – ерунда. Не доказать. А сапоги засветились на нем тогда, когда он встретил на скотном дворе деревенского дурня с мешком за плечами. Он пялился на сапоги, как на бабу. Он их вожделел, старый козел. «Выброси их к чертовой матери», – сказала тогда Лидия. Что они и сделали, отъехав от деревни. Сапоги – его единственный прокол. Исчезни они с лица земли, и куда ты денешься со своим досье, детектив-полудурок. Ишь, спрятал в коробку. Не сообразил, что лампочка светит прямо в нее. (Наломался Юрай, пока соединил в одну систему лампочку, коробку и сапоги.)

…Теперь Лодя торопится. Балкон завален. Он идет к ящику, переступая через хлам и держась за перила. Он верит, что судьба, как всегда, ему помогает, раз задерживает Юрая.

…Лодя тянется к коробке. Там, в углу, особенно много навалено. Ничего, ничего, надо как следует опереться на перила и приподняться…

Юрай стоит у окна, слушает. У него нет балкона. В их доме балконы через этаж. Он слышит треск и шелест. Это еще не тот треск и не тот шелест.

…Лодя дергает коробку. Зацепилась, зараза. Ее надо наклонить, и сапоги вывалятся сами. Он тянется двумя руками, опершись спиной на перила. Какой идиот, этот Юрай! Это ж надо – выпустить из рук такой козырь. А тому деревенскому олуху надо будет дать по глазам, чтоб меньше видел. Это надо будет сделать в ближайшие дни. От предвкушения мести он делается сильней. Он тянет к себе коробку.

Ну вот… Теперь тот самый треск. Тот самый, что перешел в крик…

Юрай быстро выходит из дома, убирает записку, бежит вниз, убирает другую и заходит в пустую квартиру. Закрывает балкон и открывает окно. Коробка легко достается из окна. Он боялся, что Лодя это сообразит тоже. Ведь мог, мог! Снимает провод с проема окна, перебрасывает на вбитый в стену гвоздик. Как было… Ну, вот и все. Завтра он отвезет сапоги Ивану.

На улице тихо. Во дворе тоже. Никто не поднял тревогу. Как легко, оказывается, и незаметно можно летать по воздуху.

На душе было мерзко. А рассчитывал на глубокое удовлетворение. Где ж оно?

«Ах, Юрай! – сказала бы Рита. – Вечно ты впереди всех. Ну что, тебе больше всех надо?»

«Ты как детдомовец, – сказала бы Маша, – кровь за кровь… Но что тебе моя кровь? Я ведь тебе никто, а ты мне тоже… Я бы за тебя пальцем не пошевельнула».

«А мне все равно, – сказала бы Оля Кравцова. – Мне все, абсолютно все равно. И ваши живые дела не понимаю… Я ведь не жила… Или не помню?»

«Ты, Юрай, не прав, – сказал бы Михайло, – я такие методы не одобряю. Это же терроризм какой-то получается. Незаконное же дело…»

Юрай подозревал, что будет плохо, но чтобы до такой степени… «Привычки нет, – подумал Юрай. – Первый раз и должно быть так».

Он тихо шел по переулку. Они стояли одна за другой, две машины. В большой сидела Лидия Алексеевна и курила в окошко.

– О! – сказал Юрай. – И сопровождающие лица! Я ведь просил приехать одного.

– Я вам не мешаю, – сказала Лидия Алексеевна. – Это ваши дела. Но вы что-то задерживаетесь…

– Там записка, чтоб клиент не волновался. И я уже иду. До встречи, мадам!

– Вы думаете, шантаж вам сойдет с рук?

– Нет, мадам. Я сгорю в синем пламени сразу после вас. За дровами уже послано.

Полезно вечером прогуляться по переулку. Ему полегчало. Когда вернулся, во дворе уже шумели. Во многих квартирах горел свет.

– Что-то случилось? – спросил Юрай у мужчины в тапочках с помпонами.

– Человек на балконе оступился и рухнул. Ну, скажу я вам. Строительство. Ну, скажу я вам, качество…

Юрай сокрушенно покачал головой.

«Теперь с этим предстоит жить, – подумал он. – Господи, дай мне сил…»

…И снова, как с «канувшими девушками», человека вроде и не было. Даже тех, рядом с которыми разбился некто Румянцев, история взволновала минут на пятнадцать-двадцать, не больше. Мужчины, как один, вышли на свои балконы, потрясли перила на прочность, постучали молотками, один умелец даже приволок с помойки моток проволоки – опоясал перила, вызвав трехминутную зависть у не сообразивших о такой возможности. Лежал же моток, сырел, все видели, – а сообразил один. Умный. Чуть больше – минут тридцать-сорок – поговорили про «нехорошую квартиру», позлорадствовали, что так им и надо, этим чертовым предпринимателям, чтоб они все разбились «мордой об землю».

Одним словом, не тот мы народ, чтоб нас задешево пробрать смертью. Не тот. Мы к ней завсегда готовы, хоть коллективно, хоть поодиночке. Смерть – это почти исполнение тайного желания, поскольку других и не было, и нет, и не будет. Мы как бы рождаемся для короткой пробежки между явлением миру и уходом из него, неся в себе эту дистанцию – затоптанный, унылый кусок дороги-жизни. Появившись на нем, одно счастье – припустить поскорее до того столбика, где тебе сделает отмашку некто в бело-сером капюшоне, похожий на куклуксклановца из старой детской книжки «Хижина дяди Тома». Если учесть, что и на входе в этот мир тебя тоже не обласкали, что лапали тебя грубыми толстыми пальцами, рвали из чрева, а потом лезли в глаза, рот, давили на косточки, крутили руки-ноги… Как тут сразу не побежать быстро, быстрее, еще быстрее. «Привет, куклуксклановец! Я уже тут. Что-нибудь должен?» – «Да пошел ты! Рука уже занемела давать вам, русским, отмашку. Уж не рождались бы, что ли… Хуже собак… Те с цепи не так нервно срываются, как вы живете!» – «Извини, мужик… Я не знал… Можно я еще раз пробегу пограмотней??» – «Хрен! Тебе такую головку дали – первый сорт. Почти не ношенная… Один раз пожила… Давно, правда… В Древнем Риме. А сердце вообще новое, прямо из резервуара… Видимо, расчет на тебя был, а ты идиот оказался… Устроил бегство… В следующий раз пигмеем родишься. С кольцом в носу и отвислым животом… Диким станешь… Раз головкой, почти не ношенной, распорядиться не мог».