Проект «Омега» - Джеймс Паттерсон

— Увы, я про тебя этого сказать не могу. Сама посуди, если тобой гордиться, то в школе, например, придется гордо перед всем классом вставать и говорить: «А моя мать — психопат-злодей-генетик. Она планирует стереть с лица земли половину человечества». Согласись, классно звучит.

Она отвернулась и села за письменный стол в кресло:

— Это все Джеб. Его надо винить за то, что он позволил тебе столько о себе возомнить. Распустил тебя вконец!

— А тебя надо винить за изменение моей ДНК. Я про крылья мои говорю, мамаша. Что ты на это мне скажешь?

— Я думала, что человечество себя уничтожает, — отвечает она, и в голосе у нее звенит металл. Я эти интонации прекрасно знаю. По собственному голосу… — Я думала, что кому-то надо принимать решительные меры прежде, чем жизнь на этой планете перестанет быть возможной. Да, ты моя дочь. Но ты еще и маленькая составляющая большой картины мира, только малая величина в большом уравнении. Я думала, что готова на все, лишь бы человечество выжило. Даже если сегодня задуманное мной звучит ужасно, история провозгласит меня спасителем человечества.

Класс! Стоило четырнадцать лет мечтать о встрече с дорогой родительницей, чтобы, в конце концов, обрести полную психичку. Удачный сегодня выдался денек, ничего не скажешь.

— У тебя ярко выраженная мания величия.

Директор махнула рукой флайбоям, подпирающим стенки комнаты:

— Отведите их в предназначенное им помещение. Далее действуйте по инструкции.

— Не хочу тебя огорчать еще сильнее, — говорит Тотал, — но твою мамашу я не перевариваю.

Не могу с ним не согласиться. С языка психованых генетиков на обыкновенный английский «предназначенное им помещение» переводится как «мрачный, темный каземат». Для справки: каземат — это именно то место, где мы оказались в здешнем сказочном замке. А если ты, дорогой читатель, составляешь словарь языка психованых генетиков, то еще добавь туда на букву «Д»: «действовать по инструкции». Это означает «приковать к стене цепями, как средневековых узников».

— По крайней мере, с моими родителями не приходится выискивать поводов для подростковых протестов.

Ладно, перехожу ближе к делу. Каземат был огромный. Противоположной стены не видать. Но мы тут совсем одни. И чтобы тем, кто намертво здесь закован в железки, жизнь медом не казалась, высоко на стенах громкоговорители вещают директорские пропагандистские лозунги. Что само по себе — настоящая пытка. Кого хочешь, с ума сведет. Или в могилу…

Понятно, что на цепи в подземелье сидеть никому не охота. Но нам, крылатым и для неба созданным, — просто сущий ад!

И все это сделано по указаниям моей «драгоценной мамочки».

На меня накатила страшная депрессия.

— Ну за что мне такая родительница досталась. Почему она не могла оказаться, как у Клыка например, какой-нибудь нормальной наркоманкой. Или дамочкой легкого поведения, — причитаю я, обхватив голову руками.

— Кстати, о Клыке, — перебивает Надж мое нытье. — Он, наверное, уже летит к нам на выручку.

Луч надежды промелькнул, но тут же погас:

— Может, и летит, если… А знаете, сколько этих если? А. Если наш и-мейл до него дошел. Б. Если он перестал вставать на рога по поводу Ари, в чем я лично сомневаюсь. В. Если они каким-то образом смогут добраться до Европы. Г. Если до Европы они смогут добраться немедленно.

— Макс! — укоризненно смотрит на меня Ангел. — Ты себя накручиваешь. Не усугубляй.

Согласна. Накручиваю и усугубляю. Я полная идиотка и слюнтяйка. Вот останусь одна, тогда и буду плакать над своей горькой судьбиной. А сейчас нечего на ребят эмоции свои выливать.

— Ты права, — говорю я, насилу сдержав слезы. — Простите меня, ребята. Это я так, себя пожалела. А вообще-то я верю, что и-мейл наш прошел. Потому что айтишника лучше нашей Надж на всем белом свете не найти. А раз и-мейл прошел, наш Клык не может не прилететь. Умрет, но примчится быстрее ветра.

Все молчат.

— Ты здорово, Макс, врешь! — одобрительно бросает Надж. — Ставим тебе пятерку.

Я смеюсь:

— В этом деле главное — практика. Но я серьезно. Я, правда, верю, что он прилетит.

— А как они через океан перелетят? — спрашивает Ари. Но не подкалывает, а искренне недоумевает.

Вопрос законный, и, видимо, он пришел в голову не одному Ари. Ангел считает, что они смогут как-нибудь раздобыть билеты. А Надж — что в багажное отделение заберутся.

— А я думаю, они взлетят высоко в небо. Дождутся, когда самолет мимо пролетать будет, прыгнут на него сверху, оседлают и полетят верхом на воздушном лайнере. — Я так удачно передразнила Клыка, уцепившегося за самолет, что стайка моя даже рассмеялась.

И от их смеха как будто даже тьма, хоть немного, да рассеялась, и каменные своды уже не так давят.

Громкоговорители особенно раздражают, когда мозги чистят по-английски. На других языках — еще ничего, а на английском — совершенно невмоготу. Директор, или МУМ (мамаша-убийца-маньячка, как я ее мысленно прозвала), опять поливает нас своим бредом про счастливое грядущее, без пороков и слабостей.

— Какая она все-таки страшная баба, — говорю я.

— Конечно. Такая мамаша тебе даже в страшном сне присниться не могла, — сочувственно кивает головой Надж, и я через силу улыбаюсь:

— Ага. МУМ, мамаша-убийца-маньячка, в списке кандидатов у меня точно не значилась.

В горле снова встает ком и хочется завыть от отчаяния. Но я креплюсь. Пока… Потому что это и вправду непереносимо: всю жизнь мечтать о матери и получить вот такую гадину. И уж совсем тошно от того, что Надж старается меня утешить. Утешать всех — моя роль. А меня только Клык мог когда-то утешить. Но он меня бросил.

Слабый шорох в самом дальнем и темном углу заставил нас всех насторожиться.

— Крысы! — в ужасе шепчет Надж.

Но это не крысы. Из-под сумеречных сводов в отдалении начинает вырисовываться чья-то высокая фигура.

Не сговариваясь, принимаем позицию «к бою». Поскольку позиция «на взлет» в данный момент нам категорически недоступна.

Тишину разрывает голос.

— Макс! — говорит Джеб.

Вот он, завершающий кадр сегодняшнего фильма ужасов.

— Какие люди! Вот это встреча! — собрав остатки воли в кулак, я жизнерадостно приветствую Джеба. — И часто ты сюда наведываешься? Обеды здесь классные?

Джеб пододвигается поближе и вступает в пятно света, отбрасываемое тусклой аварийной лампочкой. Он ничуть не изменился. Разве что выглядит чуть более усталым. Все-таки мучить детей даром никому не проходит.

Он одаривает меня своей «фирменной» грустной улыбкой: