Между двух огней - Ольга Егорова

Инга.

Ты улыбаешься мне так, как не улыбалась, наверное, никогда в жизни. Киваешь, берешь меня за руку и тащишь за собой в центр зала. Покорно плетусь следом, как будто дурацкая идея станцевать этот вальс принадлежала вовсе не мне. Кладу деревянную руку тебе на талию. Влажной ладонью сжимаю твои пальцы и пытаюсь вести, делая это точно так же неуклюже, как и большинство присутствующих в зале парней.

Ты смотришь немного насмешливо, хотя и сама ощущаешь неловкость. Все происходящее абсолютно глупо, и эта взаимная неловкость глупа вдвойне. За долгое время наших тайных прогулок я тысячи раз касался твоей талии. Твоя голова десятки раз лежала у меня на плече. Однажды у Священного Дуба я даже набрался смелости и умудрился поцеловать тебя в щеку. Тогда мне было пятнадцать. По сравнению с таким бурным прошлым обыкновенный школьный вальс выглядит невинной шалостью.

Но от этого не становится легче. На нас смотрят десятки глаз, и эти взгляды я ощущаю, как прожектора. Как рентгеновские лучи, направленные в самое сердце. Вальс все не кончается. Он длится дольше, чем вечность. Но когда стихают наконец последние аккорды, я вдруг понимаю, что мне не хочется тебя отпускать. Моя правая рука пригрелась на твоей талии и ни в какую не желает с ней расставаться.

Невозможно поверить, но ты чувствуешь то же самое.

Мы стоим посреди зала уже одни. Совершенно одни. Стоим, как две застывшие скульптуры. Как замороженные ледяные статуи. Смотрим друг на друга и видим только друг друга.

Фантастика.

Ты оживаешь первая. Растерянно оглядываешься вокруг, улыбаешься почти смущенно.

И это тоже – фантастика, потому что мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть смущение на твоем лице. А ведь я знаю тебя уже десять лет.

Твоя ладонь медленно сползает с моего плеча. Но прежде ты успеваешь коснуться кончиками пальцев моей дурацкой бабочки. Нахмурив лоб, усердно расправляешь ее у меня на шее. Теперь твои глаза смеются. Я стою, вытянув руки по швам, готовый ко всему.

Ко всему – но только не к этому.

Ты вдруг приподнимаешься на цыпочках, утыкаешься носом мне в шею, касаешься влажными губами мочки уха и шепчешь:

«Давай сбежим».

От твоих прикосновений и от этого шепота я цепенею.

Что ты имеешь в виду – мне совершенно непонятно. «Сбежим» на языке, который понимали только мы двое, всегда означало «пойдем ночью в парк». Но сегодняшняя ночь – не такая, как остальные триста шестьдесят четыре ночи в году. Или триста шестьдесят пять, если год високосный. Сегодня – двадцатое июня, выпускной вечер. В городском парке полным-полно белых рубашек, галстуков-бабочек и галстуков просто, вьющихся локонов и оголенных плеч. Что нам там делать среди такой толпы народа?

Так и не сумев отыскать ответ на этот вопрос, адресую его тебе:

«Что нам там делать среди такой толпы народа? Сегодня же…»

«Давай сбежим», – повторяешь ты с легким нажимом.

Что-то остается недосказанным. Ты что-то задумала, это очевидно, об этом шепчут мне твои ресницы. Если бы я только умел понимать этот шепот.

Я соглашаюсь. Заинтригованный и немного испуганный, соглашаюсь сбежать с тобой, сам не зная, куда и зачем. Так было всегда, и эта ночь не может стать исключением из правил.

Через минуту стою у школьных ворот, спрятавшись за высоким тополем. В целях конспирации мы решили сбежать не вместе, а по отдельности. Нервничаю, потому что мне кажется, что жду тебя уже слишком долго. Смотрю на часы, не верю в то, что вижу, и прикладываю к уху. Часы тикают, а это значит, что я стою у школьных ворот всего-навсего три минуты. Восемнадцать секунд не в счет, потому что они ничего не решают.

Наконец замечаю твое белое платье. Торопливо стучишь каблуками, сбегая вниз по ступенькам. Пересекаешь школьный двор и наконец оказываешься рядом. Молча берешь меня за руку и ведешь за собой в сторону, противоположную парку. Мне хочется спросить, куда же все-таки мы идем, но я почему-то снова не могу вымолвить ни слова. На улице ни души, только издалека слышатся громкие голоса и веселый смех вчерашних школьников.

«Мы гуляем, да?» – спрашиваю, пытаясь казаться ироничным.

«Нет», – отвечаешь коротко.

Определенно, ты что-то задумала.

Когда мы наконец оказываемся возле подъезда, я останавливаюсь в полном недоумении. Если это такая шутка – то шутка совсем не смешная. Не стоило устраивать это глупое представление только ради того, чтобы я проводил тебя домой. Естественно, я бы и так проводил, если бы ты попросила.

Собираюсь высказать все, что о тебе думаю.

Но в этот момент ты поднимаешь глаза и устремляешь взгляд вверх. Твои ресницы, взметнувшись к небу, зовут за собой. Долго смотрю на окна твоей квартиры. Свет не горит ни в одном. Пока я раздумываю, что бы это значило, ты открываешь сумочку. Услышав, как зазвенели ключи, я наконец начинаю понимать, что наш маршрут еще не закончен.

В кромешной темноте подъезда иду за тобой. Одолеваю один за другим лестничные пролеты и чувствую, как быстро теряются силы. Ноги становятся ватными. Сердце стучит везде. Во всех местах, в которых сердцу стучать не положено. В груди, в горле, в желудке и в голове. Насчитав в своем организме какое-то невероятное количество бешено бьющихся сердец, останавливаюсь за твоей спиной.

Пока ты ковыряешь ключами в замке, нервно поправляю галстук-бабочку.

Заметив этот дурацкий жест, ты начинаешь смеяться. Потом прикладываешь палец к губам и на цыпочках заходишь в квартиру.

Я знаю тебя десять лет, но до сих пор еще не могу понять, что у тебя на уме.

В полутемной прихожей, при тусклом свете луны, тихо льющемся из окон квартиры, я вижу, как ты снимаешь босоножки. Не дожидаясь, пока я, последовав твоему примеру, разуюсь, исчезаешь в проеме двери, ведущей в комнату. Я оказываюсь там несколько секунд спустя. В окне – темнота неба. Очертания окружающих предметов едва различимы. Я почти ничего не вижу, но главное – не вижу тебя. Хотя помню совершенно точно, что ты только что вошла в комнату.

Впрочем, раствориться в лунном свете для тебя – пара пустяков. Такие шутки ты проделывала со мной не однажды. Набравшись терпения, жду, когда тебе наскучит этот розыгрыш и ты материализуешься обратно.

Легкий скрип за спиной заставляет меня обернуться.

Обернувшись, я наконец вижу тебя.

Ты стоишь, прислонившись спиной к двери, и смотришь на меня, не говоря ни слова. Подхожу ближе, чтобы видеть твое лицо. В свете луны оно кажется неестественно, нереально бледным. Твоя напряженность ощущается на расстоянии – ты застыла, словно пантера перед прыжком.

Я чувствую, что мне снова категорически необходимо поправить галстук на шее.

Сейчас для меня это вопрос жизни и смерти. Я просто не могу думать ни о чем другом.