Один из нас лжет - Карен М. Макманус

– Я притворюсь тобой, выйду в твоей кепке и солнцезащитных очках. Они не заметят разницы. Бери мою машину и проваливай к чертям. Домой, развлекаться, куда угодно. Машинами завтра в школе обменяемся.

Я хочу ему сказать, что ничего не выйдет: у него волосы длиннее моих и загар на пару оттенков темнее. Но футболка с длинными рукавами и кепка на голове, вероятно, помогут. Попытаться в любом случае стоит.

Так что я жду в коридоре, пока Луис в моей одежде выходит к камерам. Моя бейсболка надвинута ему на брови, рукой он прикрывает лицо, залезая в мой джип. Он выезжает с парковки, пара фургонов устремляется за ним.

Я надеваю его кепку и очки, сажусь в его «Хонду» и бросаю спортивную сумку на сиденье. Двигатель запускается не с первой попытки, но, когда он все-таки заводится, я выезжаю с парковки и проселками выбираюсь на хайвей в Сан-Диего. В центре я полчаса кружу, все еще в параноидальном подозрении, что за мной может быть хвост. Наконец я еду в район Норт-парк и останавливаюсь перед старой фабрикой, которую в прошлом году перестроили в жилой дом.

Это модный район, в нем по тротуарам гуляет много хорошо одетых ребят чуть постарше меня. Симпатичная девица в цветастом платье чуть не сгибается пополам от смеха, слушая идущего рядом с ней парня. Они проходят мимо машины Луиса, она вцепляется в его руку, и меня обдает глубоким, до костей, ощущением потери. Всего несколько недель назад я был таким же, как они, а теперь… не такой.

Мне не надо здесь находиться. Вдруг меня кто-нибудь узнает? Я вытаскиваю ключ из сумки и жду, пока в толпе на тротуаре появится свободное пространство. Я проскакиваю во входную дверь так быстро, что вряд ли меня могли увидеть. Ныряю в лифт, еду на верхний этаж и испускаю вздох облегчения, когда лифт ни разу не останавливается. В коридоре гулкая, пустая тишина. Все живущие здесь хипстеры куда-то подевались. С одним, надеюсь, исключением.

Я стучу, неуверенно ожидая ответа. Я же не звонил и не писал, что приеду. Но дверь приоткрывается, и я вижу пару зеленых глаз.

– Привет. – Крис отходит, пропуская меня. – Что ты тут делаешь?

– Надо было смыться из дому. – Я закрываю дверь, снимаю кепку и очки, бросаю их на пустой стол. Дурацкое чувство – как у мальчишки, которого поймали за игрой в шпиона. Только за мной по-настоящему следят. Просто не в эту секунду. – И к тому же мы должны обсудить историю с Саймоном.

– Потом. – Крис колеблется долю секунды, потом резко придвигает меня к себе, прижимаясь губами к моим губам. Я закрываю глаза, все вокруг теряет цвет и форму, как бывает всегда, и я запускаю пальцы в его волосы и целую его в ответ.

Понедельник, 15 октября, 16.30

Мать наверху пытается поговорить с отцом. Флаг ей в руки. Я на диване внизу, держу в руках дешевый телефон и думаю, что написать Бронвин, чтобы она не стала меня ненавидеть. Прости, я соврал, что моя мать умерла. Не уверен, что это даст нужный эффект.

Не то чтобы я хотел ее смерти. Но я думал, что она, наверное, и правда умерла или скоро умрет. К тому же так было проще, чем говорить или думать правду. Она кокаинщица, сбежала в Орегон в какую-то коммуну, и с тех пор я о ней ничего не слышал. Поэтому, когда меня начали спрашивать, где моя мать, я врал. Когда до меня дошло, насколько хреновый это ответ, было поздно что-то менять.

Да и вообще никому не было дела. Людям было плевать, что я говорю или делаю, лишь бы наркота поступала. Кроме Лопес и вот теперь Бронвин.

Я думал было ей сказать – несколько раз, когда мы разговаривали ночью. Но не мог придумать, с чего начать. И до сих пор не могу.

Я откладываю телефон в сторону. Скрипят ступени – мать спускается, вытирая руки о штаны.

– Твой отец не в состоянии сейчас говорить.

– Это возмутительно, – отвечаю я.

Она выглядит и старше, и моложе, чем раньше. Седины в волосах больше, и они короче, но лицо не такое дряблое и морщинистое. Она поправилась, что, наверное, хорошо. Это значит, что она хотя бы ест. Она подходит к террариуму Стэна и улыбается мне коротко и нервно.

– Приятно видеть, что Стэн еще здесь.

– Да, мало что изменилось с тех пор, как мы видели тебя в последний раз, – замечаю я, закидывая ноги на журнальный столик. – Та же скучающая ящерица, тот же пьяный папаша, тот же разваливающийся дом. Только сейчас я под следствием по делу об убийстве. Может, слышала об этом?

– Натаниэль! – Мать садится в кресло, сцепляет руки перед собой. Ногти у нее обкусаны, как всегда. – Я… я даже не знаю, с чего начать. Я трезва уже почти три месяца, и все это время каждую секунду хотела с тобой связаться. Но я так боялась, что у меня не хватит сил и я снова тебя брошу. А потом увидела новости. Я приходила несколько раз в последние дни, но тебя никогда нет дома.

Я показываю на облезлые стены и провисший потолок.

– А ты была бы?

Она морщится.

– Натаниэль, прости меня. Я надеялась… надеялась, что твой отец возьмет на себя…

Надеялась она. Солидный план распределения родительских обязанностей.

– Он хотя бы присутствует.

Удар ниже пояса и не особенно высокая похвала, потому что толку от него ноль, но я не мог этого не сказать. Мать отрывисто кивает головой и хрустит пальцами. Господи, я и забыл об этой привычке, чертовски противной.

– Знаю. У меня нет права критиковать. Я не жду, что ты меня простишь. Или поверишь, что я уже не устрою такого, как было раньше. Но я наконец на лекарствах, которые действуют и не вызывают невыносимой тревожности. Только поэтому я на этот раз смогла пройти реабилитацию до конца. В Орегоне целая команда докторов помогала мне не сорваться.

– Это, наверное, очень приятно. Иметь команду.

– Я знаю, это больше, чем я заслуживаю.

Ее опущенные глаза и униженный тон выводят меня из себя. Но я отлично понимаю, что меня вывело бы из себя все, что бы она сейчас ни сделала. Я встаю.

– Это было прекрасно, но мне сейчас нужно в другое место. Ты сможешь сама выйти? Или хочешь с папой потусоваться? Он иногда просыпается около десяти.

О черт, она плачет.

– Прости меня, Натаниэль. Ты заслуживаешь намного, намного лучшего, чем мы двое. Боже мой, да я глазам своим не верю, каким ты стал красивым. И умным. Ты умнее, чем твои родители вместе взятые. Ты всегда таким был. Тебе надо бы жить в большом доме в Бэйвью-Хиллз, а не самому заботиться об этой помойке.

– Да ладно, мам, все хорошо. Приятно было повидаться. Пришли мне как-нибудь открыточку из своего Орегона.

– Натаниэль, прошу тебя. – Она встает и тянет меня за руку. Руки у нее на двадцать лет старше всего остального: мягкие, морщинистые, в коричневых пятнах и шрамах. – Я хочу тебе чем-нибудь помочь. Чем угодно. Я живу в мотеле номер шесть на Бэй-роуд. Могу я завтра позвать тебя поужинать? Когда ты все осмыслишь?