Его моя девочка - Эльвира Смелик

Да что он творит-то? Но не остановиться. Лучше уж в этом полубреду, отключающем мозги животном угаре, чем в трезвом уме и чётком осознании.

А когда потом так же вместе с Наденькой вывалились из сортира, развернулся и едва не остолбенел. На самом деле решил, что глюк, что крыша всё-таки поехала. Потому что…

Ну запредельно же. Куда дальше-то? Ну нельзя же настолько совпадать. Без конца настолько совпадать. Да какого вообще хрена?

Она же ушла. Укатила с Аликом. Никита видел собственными глазами. Почему она опять здесь? Именно здесь, именно в этот момент и в этом месте. Ещё и так близко, в нескольких шагах, чтобы можно было не увидеть и не понять. Хотя…

Да и правильно, к лучшему. Чтобы ненавидела и презирала, чтобы вычеркнула из своей жизни раз и навсегда. А он точно так же вычеркнет её. И плевать что это всё равно как резать себя по живому без наркоза: вспороть, вытряхнуть всё лишнее, всё, что способно чувствовать. А пустота не болит, ей всё равно.

Никита на ходу обхватил Наденьку, притиснул к себе, та довольная, прижалась ещё теснее. Так и шли. Ощущал её, но не видел, хотя пялился вроде бы почти в упор. Вместо лица – злая темнота перед глазами. Но не всё ли равно, куда бросать идиотские фразы.

– Вот теперь и поучиться можно. Да?

– Так пара уже давно началась, – раскаянно напомнила Наденька.

– А что у вас?

– Русский.

– А-а-а, – отмахнулся Никита. – Полина пустит. Наврёшь чего-нибудь. Ты же хорошо умеешь придумывать. Правда? Изобретательная.

Наденька радостно проглотила эту сомнительную похвалу, но тут же озабоченно спросила:

– А ты?

– А я на работу.

– Зачем? – воскликнула она. – Ты же ещё учишься. И у меня деньги есть.

Папины.

– Зачем тебе работать?

Да затем, что он всё ещё мужик, а не домашний питомец, и в состоянии сам себя обеспечивать, и не отдаст хотя бы это. Правда в данный момент он собирался вовсе не на работу.

Никита шикнул на неё:

– Молчи. – Заявил безапелляционно: – Я иду на работу, и всё. А ты идёшь на русский. Поняла?

Сейчас Наденька опять готова была охотно подчиняться – старательно закивала, довольно улыбаясь, и Никита даже проводил её до нужного кабинета. Точнее, опять довёл за руку, и она опять смиренно тащилась следом, совсем чуть-чуть сопротивляясь. Наверное, чтобы вынудить его крепче стиснуть пальцы, сильнее потянуть к себе.

Возле нужного кабинета, прежде чем постучать и открыть дверь, Наденька опять приникла к нему, потянулась, нежно тронула губами подбородок. Никита стиснул зубы, с трудом унял идущую изнутри дрожь отвращения – даже не столько к этому прикосновению, сколько к самому себе – еле дождался, пока Наденька не войдёт внутрь, исчезнет за закрывающейся дверью, и тут же сорвался с места.

Он продержался кое-как несколько дней, но, похоже, действительно уже всё, предел. Дальше не получится, больше не получится. Если только на самом деле – обдолбаться или напиться. В хлам, до усрачки, вусмерть.

Больше всего хотелось лечь и не вставать, заснуть и проснуться только тогда, когда станет хоть немного полегче. Если, конечно, когда-нибудь станет. Сейчас в подобное ни капли не верилось, и самой было удивительно, как жила все эти дни. На каких резервах?

Поднималась по утрам, собиралась, ходила, училась. Даже улыбалась иногда – родителям и Маше. Только Алику не получалось. Но ведь он всё знал. И не прикалывался, как обычно, не пытался развеселить. Но часто оказывался рядом, поддерживал. Тем, что утром по-прежнему отвозил в университет, предварительно позвонив – проверяя встала ли она, собирается ли идти. А после занятий отвозил домой – даже дождался, когда у неё оказалось больше на одну пару – и всё время зазывал к себе, не желая оставлять одну. Но Лиза отказывалась.

Потому что одной было не хуже, наоборот. Одной было проще, ну, хотя бы в те моменты, когда слёзы сами лились из глаз. А если нужно, можно даже орать и биться в истерике, не боясь никого напугать, не боясь, что тебя начнут успокаивать, не заставляя себя сдерживаться.

Хотя, конечно, она не орала и не билась. Заваливалась на кровать, но не просто лежала, а спала, пока с работы не возвращались родители. В эти дни почему-то легко засыпалось. И никаких снов.

Кажется, Лиза просто надеялась перетерпеть, верила, что подобное долго не продлится, скоро пройдёт, и всё станет как раньше. Она не имела права впасть в отчаяние, расклеиться – ведь всё это было из-за неё, ради неё. И не могло продолжаться вечно. Не могло – и всё.

Разве они подобное заслужили? Они просто любили, отдаваясь чувству без остатка, не делая ничего дурного. И по справедливости всё непременно должно было наладиться, вот-вот.

Но, может, она просто себя утешала? Выдумала удобную возвышенно-трагическую версию и уцепилась за неё? А на самом деле…

Что, если она ему действительно надоела? И он нашёл лучше, и теперь был очень даже доволен, а о ней даже не вспоминал. А иначе как объяснить? По-другому же просто не истолковать. Нельзя ошибиться, увидев в упор.

Они же едва не столкнулись, едва не налетели друг друга, когда Лиза шла по коридору, а Никита с Наденькой неожиданно вывалили из туалета – вдвоём, слегка помятые и возбуждённые. И это слишком очевидно, что они там делали.

Возможно, её они даже не заметили. Хотя нет, Никита скользнул взглядом, но каким-то отрешённым, невидящим – занятым другой. Потом обхватил Наденьку, притиснул к себе, и та прижалась ещё сильнее, тоже обняла, с преданным восторгом уставилась ему в глаза. И всё время улыбалась, довольно и счастливо.

Они прошли мимо, о чём-то увлечённо переговариваясь, достаточно громко, но Лиза не разобрала ни слова. В ушах стоял оглушающий звон разбивающихся иллюзий, последних надежд, тщательно оберегаемых чувств.

Всё! Больше не осталось ничего, только осколки, обломки, прах.

Перед глазами потемнело, мир закружился. Лиза привалилась спиной к стене, чтобы остаться на ногах, не упасть. Ничего больше не существовало – только какая-то муть, бессмысленное мелькание серых пятен.

Звон в ушах сменился убийственной ватной тишиной. Но вдруг сквозь неё прорвалось, громкое, настойчивое:

– Лиз. Лиз! Ты чего? Ты как? Ли-за!

Потом уверенные руки оторвали её от стены, подвинули в сторону, а обеспокоенный голос велел:

– Вот, садись! Тут стул. Лиз!

Колени с задней стороны ощутили твёрдый край и сами подогнулись. Лиза опустилась на стул. Стало немного легче, и перед глазами чуть-чуть прояснилось. Но она уже по голосу узнала – Маша.

– Лиз, да что с тобой? Случилось чего? – встревоженно выспрашивала подруга, и Лиза закивала в ответ, может, даже не осознавая до конца собственное действие.