Азарт - Максим Кантор

Капитан не боялся за детей, Август не сделал и движения, чтобы им помочь. Был уверен – думаю, теперь я знаю, почему он был уверен, – что ураган не справится с детьми.

Дети привязали флаг – пальцы не слушались, детские ручки коченеют на холоде быстро, но они все-таки привязали его к свободному концу рваного такелажа. Грот-ванты были гнилыми и рвались в любом месте – капитан Август собирал такелаж по клочкам и обрывкам на забытых складах, но чтобы удержать дельфина, и гнилые ванты сгодились. Ветер взвыл, волна вскипела, веревка взлетела вверх, и наш дельфин взмыл над кораблем. Рваные ванты вились и закручивались в урагане – и дельфин парил, кувыркался, он нырял и плыл в грозовом ветре и ураганной волне.

– Плыви, дельфин!

– Лети, дельфин!

Дети плясали на пьяной штормовой палубе, дельфин полоскался в ураганном ветре, и «Азарт» летел вперед, навстречу ревущему морю.

– Вставайте, дядя Йохан, пляшите с нами! – крикнула Алина певцу ювенильных ценностей, распластанному на палубе.

Авангардист Йохан сделал усилие, сел; выпучив глаза, музыкант взирал на пляшущих детей.

– Вставайте, дядя Йохан, здесь весело! Пляшите!

Йохан встать не смог, попытался, но не смог; куда там плясать, певец ювенильных ценностей и голос-то подать не мог. Хрипел, плевался соленой желтой пеной.

Голос подал Боян Цветкович, поэт.

– Бе-бе-бе! Бу-бу-бу! – возопил Цветкович. Клекотанье его доносилось сквозь рев шторма подобно тому, как доносятся крики чаек. Возможно, его реплика была несколько иной, но губы не слушались поэта, ветер свирепствовал и срывал слова с губ; слова были мятыми, мокрыми, невнятными. – Бе-бе-бе! Уууууу! Помогите мне! Бу-бу-бу! К берегу! Бу-бу-бу! На берег хочу! О, земля! Где ты? Отправьте меня на сушу!

– А ну, веселей! – гаркнул Хорхе. – Как там поэт сказал? Бе-бе-бе! Отлично сказано! Держи мачту, ребята, трещит, собака. Веселей, веселей! Канаты гнилые, бу-бу-бу! Сейчас все к черту развалится, братва! Бу-бу-бу! – подхватил боцман мотив Цветковича. – Хорошо сказано, жирдяй! Поэт, сука, прав! Бу-бу-бу вокруг! А ну-ка, дружно, вместе с жирдяем, за работу! Веселей, матросики!

– Кто-нибудь! – голосил поэт Цветкович. – Помогите, защитите, закройте! Бе-бе-бе! Демократия! На берег хочу!

– Веселей, веселей! – кричал Хорхе. – А ну-ка, немчура, навались! Давайте, фрицы, голубчики! Не подведите, окаянные гансы! Отлично, братва! Бу-бу-бу!

– Богородица Троеручица! Вверяю себя в руки твои, бе-бе-бе…

– Давайте, фрицы, давайте, родненькие! Давайте, псы-рыцари, давайте, убивцы!

– Уууу! Спасите! Сжалься, Пресвятая Матерь! Бе-бе-бе!..

Клаус и Штефан не издали ни звука, работали молча. Немцы сделались частью корабля, стояли тверже, чем мачты. Канаты жил – покрепче вантов и выбленок – вздулись на шее Штефана, рыбак расперся ногами на мокрой палубе, одеревеневшими – тверже реи – руками вязал грот-марсель. Такелаж рвался, рыбак начинал снова, без крика отчаяния, без протеста, без ругательства, снова и снова, а ветер рвал парус, и веревки лопались. Рыбак продолжал работать.

– Плохо сейчас беженцам, – сказал я сквозь пену Хорхе. – Додумались бедолаги плыть в Амстердам!

– Балда, – ответил мне Хорхе, – с чего ты взял, что вельбот с беженцами идет в Амстердам? Ты поверил этим клоунам на спектакле? Плывут из Африки в Амстердам? Как это они из Средиземного и Адриатики, по-твоему, придут в Северное море? Географ нашелся.

Он рассмеялся. Горько так рассмеялся.

– Их высылают из Европы, – сказал Хорхе. – Все наоборот. Беженцы плывут из Африки в Италию на плотах и гребных лодках. Потом едут сюда из Южной Европы, прячутся на складах и в товарняках. Спят в парках. Им кажется, что здесь сытно. А их отлавливают. Детей. Старух. Сажают на баркасы и выпроваживают – морем.

– Они сейчас в море на баркасе?

– Конечно. Их же выгнали. Зачем Европе лишние рты. Своих дармоедов хватает.

– Погибнут, – сказал я.

– Нет, – сказал Август.

– Так вот что ты задумал! – Лысый актер возник из пелены брызг и пены. – Беженцев теперь спасать будем? Вот зачем нас мариновал в своей консервной банке! Азарт! Утопия! Утопить всех решил?

– Почему утопить?

– Ты спасать негритосов будешь?

– И ты тоже будешь, – Август ему сказал.

– Я? – и актер зашелся в истерическом смехе.

– Ты.

– Да я с дорогой душой! – Актер даже руки распахнул в карикатурном объятии и чуть ли не вприсядку по палубе пошел. – Я свою пайку им отдам. И штаны сниму последние. Берите, милые! И жизнь за черных отдам! Да с удовольствием! – Лысый актер постепенно входил в роль обличителя и насмешника; кстати сказать, его недавняя роль Санчо Пансы пригодилась. – Как славно все устроилось! Свою жизнь собственную прозяпили, корабль свой растащили по гвоздику, мотор с корабля спилили и продали, у самих будущего – ноль! Но черномазых спасать – это мы с дорогой душой, на это у нас силы и деньги есть!

– Денег нет, – уточнил Август.

– Ах, неужели нет? – Актер продолжал юродствовать, даже глаза закатил. – Совсем ни копеечки на наших темненьких друзей? А куда же они делись, кровненькие наши? Я вот ишачил, мешки таскал в порту – это для чего? – Актер обратил недоуменные взоры к прочим морякам, призывая их в свидетели. – Денег у него нет… А ты наймись грузчиком, мешки с какао потаскай денька три, авось наберешь – своим новым друзьям на их маленький завтрак! Пти дежанер! Даешь французский пти дежанер для африканских голодранцев! С круассаном! Непременно с круассанчиком!

– Надо будет – так наймусь грузчиком. А пока людей спасти требуется, – сказал Август.

– Людей?

– Между прочим, сербов. Православных, как и ты. Я думал, все славяне – братья.

– Сербы? – Актер прищурился недоверчиво. – Ой, сочиняешь. Какие ж сербы из своей страны побегут. Это небось мусульмане боснийские.

– Черные это, из Африки, – сказал Хорхе. – Но они тоже люди.

– А я вот – не человек, по-твоему? Я – не человек? Скажи мне, скажи! – воззвал актер.

– Верно, – ответил ему капитан Август. – Ты тоже человек. Я надеюсь.

– Тогда ты мне объясни. Не торопись. Спасешь всех, успеешь. Я, может, погибну, спасая этих темненьких. Так мне хоть узнать напоследок. Ты умный, языков кучу знаешь. Ты мне растолкуй.

– Пожалуйста.

– Вот как так получается у нас в Европе? Каждый раз та же самая гангрена. Задумываешь рай на земле. Собираешь под это дело народ. Коммуну строишь! Утопию! А потом все у тебя разворуют, прямо из-под носа уведут! И те, кто хотел утопию для друзей строить, им уже все равно – раз все сперли, так они готовы жизнь отдать за черномазых. Это как понять?