Падение Трои - Питер Акройд

— У меня нет такого намерения. — Как только Оберманн принялся кричать, Торнтон успокоился. — Я рассказываю вам о том, что я открыл. Только и всего.

— Что вы открыли? А как же мои открытия? Я совершил чудо, мистер Торнтон! Никто в Англии не понимает этого! А ваш музейчик — гнездо змей, которые только и ждут, чтобы ужалить меня.

— Поверьте мне, сэр, это неправда. Мы чтим ваше имя.

— Ну, достаточно! — Оберманн с явным усилием взял себя в руки. — Я рассердился на вас, это лишает меня сил и укорачивает мне жизнь. Я не могу этого себе позволить.

— Мне очень жаль, если я вас рассердил.

— В самом деле? — Оберманн внимательно посмотрел на Торнтона. — Тогда давайте мириться. Существует старинный греческий обычай для завершения спора. Тот, кто затеял ссору, произносит строки из восьмой песни "Одиссеи": "И если сказал я дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет". Другой отвечает ему словами восемнадцатой песни "Илиады": "Гнев оскорбленного сердца в груди укрощаем". Вы помните слова из "Одиссеи"?

— Но я не начинал спора, герр Оберманн. Я просто изложил выводы своей работы.

— Значит, я должен винить себя?

— Вы произнесли резкие слова, сэр.

— Хорошо, пускай. Неважно.

Он прочел наизусть строки Гомера, и с его подсказкой Торнтон произнес ответную реплику.

— Теперь мы снова друзья, — сказал Оберманн. Он попытался улыбнуться, но не сумел, и торопливо ушел.

Торнтона трясло. Он сел на постель и попытался успокоиться. Он в полной мере ощутил гнев и презрение Оберманна и понял, что не сможет оставаться в Гиссарлыке.

Очнувшись, София поняла, что лежит на кровати в номере гостиницы "Центральная" в Чанаккале, а деревянные лопасти вентилятора медленно, с шумом вращаются над ней. В дикой спешке, уезжая с фермы, она не думала ни о чем. Должно быть, она проспала здесь ночь, хотя совершенно не помнила, как сюда вернулась.

Безумная женщина была женой Оберманна, той самой женщиной из России. Когда он нечаянно проговорился об этом браке, то сказал Софии, что жена покончила жизнь самоубийством. Но на самом деле она не умерла. За ней смотрят слуги Оберманна, греческая супружеская пара, приехавшая вместе с ним из Греции в Малую Азию. Леонид — сын Оберманна. Теперь она осознала их несомненное сходство — очертания подбородка, широкий лоб.

София поняла это так ясно, как если бы муж сам рассказал ей. Муж? Вряд ли он развелся с этой безумной женщиной, а в таком случае София никогда не была его законной женой. Она пошевелилась на постели и застонала. Тогда кто она? Впереди неизвестность, перед которой она терялась.

Рядом с кроватью стояли таз и кувшин с водой, София поднялась и сполоснула лицо. Первое, что пришло в голову — бежать, бежать от него, от самой себя, бежать из Трои. Если она вернется в Афины, то, безусловно, будет считаться опозоренной, но эта участь не страшила ее. Она знала, что в делах, которые связаны с деньгами, не может полагаться на чувство чести своей матери, но считала, что сумеет выдержать ее упреки. А отец. Что ж, он не имел никакого значения.

Она снова бросилась на кровать и заплакала. Но вскоре успокоилась, хотя ничем не утешилась и ничего не придумала. Утерла глаза рукавом жакета и встала. Волнение и беспомощность исчезли, теперь она ощущала гнев. Он лгал ей. Он скрывал от нее "эту историю", как писал в послании к Теодору Скопелосу. Он оскорбил и предал ее.

— Бояться не надо, — произнесла она вслух. — Я не должна смиряться. Нужно выдержать. Я должна бороться с ним и победить.

Она не уедет. Она вернется в Гиссарлык и встретится с Оберманном лицом к лицу. Торнтон и Лино послужат ей свидетелями в обвинениях против мужа. Почему она должна стать жертвой его обмана, ведь ее воля так же сильна, как и его, а ее совесть несравнимо чище?

София вышла во двор, сказав гостиничному персоналу, что оставляет за собой номер на неопределенный срок, и забрала свою лошадь. Затем направилась в Гиссарлык.

В гостинице ее предупредили о надвигающейся буре. Небо потемнело, с моря дул сильный ветер.

Выезжая из города, она заметила молнию, а спустя какое-то время послышался гром. В том состоянии, в каком находилась София, молния показалась ей стрелой, указывающей на Трою. Лошадь раздувала ноздри и тревожно выгибала шею, но София подгоняла ее. Полил дождь, а София только громко рассмеялась. Она едва заметила, что платье ее мгновенно промокло, словно она вошла в море. Она все еще была в ярости.

Подъехав к Скамандру, София увидела стремительно несущийся поток и впереди, за завесой ливня, холм Гиссарлыка с поднимающимся, словно дым, паром. И, не уступая в ярости бушующей вокруг стихии, она вновь пришпорила лошадь, полная решимости встретиться с Оберманном, и помчалась к месту раскопок.

Но в изумлении остановилась. Дом Александра Торнтона местами обгорел, а соломенная крыша была уничтожена. Сильный дождь лил внутрь. София соскочила с лошади и побежала к дому. Подойдя ближе, она увидела открытую настежь дверь. Появился сам Торнтон. Чуть ссутуленный, словно от боли, он, казалось, не замечал ее.

— Александр! Александр! Что случилось?

— Все пропало. Размыто. Уничтожено.

— Таблички?

— Да.

Она посмотрела вверх на обугленную и все еще тлевшую солому.

— Должно быть, это молния, — сказала она. — Я видела ее в Чанаккале.

София огляделась, ища глазами Оберманна. В отдалении, за отвалом, он деятельно руководил укрыванием части раскопа мешковиной.

— Я не уверен, что в этом виновата молния. Не уверен. — Торнтон пристально посмотрел на Софию, и она сразу поняла, что он имеет в виду. — Я проснулся от жара пламени. Как раз перед тем, как началась эта ужасная гроза. Но у меня не было возможности спасти их. Ливень. — На мгновение Софии показалось, что он вот-вот расплачется. — Все пропало. Мои рисунки тоже. Они уничтожены.

— Дай мне взглянуть.

Он пригласил ее войти, и она своими глазами увидела, что таблички превратились в клейкую темно-коричневую массу, а рисунки Торнтона, тронутые огнем, совершенно размокли.

— Уничтожены, — повторил он. — Словно их и не было. — Ливень продолжал поливать их. — Этого он и хотел.

София обвела взглядом жилище Торнтона в надежде, что хоть какие-то таблички уцелели. Она уловила на постели какое-то движение и, приглядевшись, увидела небольшую коричневую змейку, ползшую по подушке. Она дотронулась до руки Торнтона.

— Смотри. Вон туда. Змея. Ante!ion. — На белых льняных простынях извивалась змейка, и они оба отступили на шаг. — Нам нужно уехать отсюда, — торопливо сказала она. — Немедленно.

— Но твой муж…

— Он мне не муж! — прошептала София, словно не веря собственным словам. — И он пытался убить тебя.